Герой должен быть один. Генри Лайон Олди

он был – и вот его не стало. Близнецы все никак не могли привыкнуть к этой странной особенности Пустышки – умению исчезать мгновенно и совершенно бесследно.

      То-то удивились бы братья (да и не они одни), узнав, что их замечательный друг находится совсем рядом, рукой подать, просто увидеть его можно, только если уметь видеть по-настоящему, – а это умеет далеко не каждый.

      Например, из собравшихся зрителей это умел только один слепой Тиресий.

      …Гермий невольно улыбнулся, потрепал Алкида по вихрастому затылку (тот не глядя отмахнулся – муха, что ли, докучает?) – и, незримый для людей, двинулся к кромке поля.

      Туда, где ждал его один из Семьи, от чьих глаз укроешься разве что в шлеме дядюшки Аида, изделии подземных ковачей Киклопов.

      Бог стоял против бога; «Я» против «Я».

      «Я» путников, воров и торговцев, ораторов и душ, бредущих к Ахерону, послов, пастухов и юных атлетов, Килленец, Лукавый, Пустышка, Психопомп-Душеводитель, Пастырь Стад – легконогий Гермий, сын Майи-Плеяды, горной нимфы, дочери Атланта-Небодержателя; и «Я» поэтов и лучников, строителей и музыкантов, Стреловержец, Мститель, Водитель Муз, Оракул, Несущий чуму, Очищающий от скверны – солнечный Аполлон Пифий, сын гонимой Латоны, дочери титана Кея и Фебы.

      Братья по отцу.

      Впрочем, приплясывающий на парапете Алкид (или это Ификл?.. нет, пожалуй, все-таки Алкид) тоже числился в братьях у этих двоих – но боги и люди одинаково глухи к смеху Ананки-Неотвратимости.

      – Какими судьбами, братец? – еще издалека поинтересовался Гермий, придавая своему лицу самое беззаботное выражение.

      «Потрясающий красавец, – про себя оценил он горделиво подбоченившегося Аполлона. – Причем знающий это о себе – и поэтому уже не столь потрясающий. Интересно, он искренне простил мне то украденное стадо или просто решил не связываться?..»

      – Пролетом, – чуть рисуясь, сверкнул ослепительной улыбкой Аполлон. – На состязание взглянуть и вообще… Сам знаешь, папа всей Семье запретил являться в Фивах по-божески, при полном параде – ну, я и заглянул так, потихоньку… вроде тебя, бродяги.

      – Угу, – кивнул Гермий. – Это правильно. Это сближает…

      Кого это сближает и каким образом – этого Гермий не сказал, а Аполлон не спросил, и некоторое время они молча наблюдали за соперниками, старавшимися поразить подброшенное яблоко. Ифит снова попал чисто, навскидку, расколов яблоко на две почти равные половинки; Миртил чуть не опоздал, спустив тетиву в последний момент, и от его яблока отлетел довольно-таки небольшой кусок – что, впрочем, тоже засчитывалось.

      Когда Миртил опускал лук после выстрела, руки его слегка дрожали.

      – Волнуется фиванец, – заметил Аполлон.

      – Есть из-за чего, – согласился Гермий. – Ученик твоего ученика…

      – Не мой ученик! – резко закончил Аполлон, мрачнея. – Мой ученичок во-он где… вырос, заматерел! Встретит – не поздоровается, жертву не принесет… да и так нечасто приносит.

      И небрежно кивнул