Разин Степан. Алексей Чапыгин

наполнил колокольный гул из Кремля. Киврин, не вставая, снял колпак, перекрестился. Дворянин встал, снял лисий каптур и, повернувшись к окну, истово закрестился. Дьяки встали, перекрестились и сели.

      Два стрельца стояли под сводами дверей в другую половину.

      Киврин сказал:

      – Стрельцы, когда часомерие ударит часы, мост к Фроловой спустить, пойдут заплечные…

      – Ведомо, боярин!

      – Всенощная истекает, скоро приступим, да, ране чем начать со старшим, думаю я дождать другого брата.

      Дворянин, опустив голову, глядел на лист бумаги перед собой. Поднял глаза, кивнул.

      – Что-то не волокут его, боярин, другово! – сказал дьяк Ефим.

      – Запри гортань, холоп, не с тобой сужу. И завтра, может, Иваныч, придется ждать.

      Дворянин сказал:

      – Мекаю я, боярин, сыщики Квашнина малой прыск имеют. Своих бы тебе, Пафнутий Васильич, двинуть!

      – Мои истцы зде, Иваныч, да Квашнин много и так на меня грызется, что во все-де сыскные дела вступаюсь.

      – Ну, так долго, боярин, нам тут сидеть без того дела, которое спешно…

      – А, нет уж! Пущай Квашнин хоть треснет и государь жалобится, я пошлю своих. Эй, стрелец, позови-ка истцов!

      Из железного кулака, ближнего к двери, стрелец снял факел, вышел в другую половину башни:

      – Люди Киврина! Боярин кличет.

      В пытошную к столу подошли четверо в дубленых полушубках, один из них широкоплечий, скуластый, с раскосыми глазами. На троих белели валеные шапки, на четвертом нахлобучена до раскосых глаз островерхая, с опушкой черной густошерстой собаки. Подпоясан широкоплечий татарского склада человек, как палач, тонкой, в два ряда обвитой по талии ременной плетью, один из концов плети с петлей.

      – Вы, робятки, – сказал Киврин, водя по лицам парней волчьими глазами, – ведаете ли, кого имать?

      – Приметы дознались, боярин; званья – тоже: ясаула козацкой станицы Стеньку Разю..

      – То оно – имайте… А тако: прежде всего берегитесь шуму и многих глаз. Подходите не скопом, а вразброд и берите, когда он без сабли. Коли же с саблей, зачнете ронить головы, как брюквины с огорода: ведомо, что рубит шарпальник без страху и пуста удара у него не бывает…

      Боярин остановил глаза на татарине:

      – Известно мне, что ты, батырь Юмашка, много коней ловишь петлей, а на козака пойдешь, не промахнись – зри: сабля в руке, то, знай, петля не берет. Мой вам сказ таков: уследите в заходе, на стольчак с саблей не полезет. Ино подговорите ярыг каких-либо – запугайте их перво, чтоб делали тайно, и заведите кулашный бой на реке… Следы запали его: только дознался, что в ту ночь сшел он в Стрелецкую, станица же зде у Кремля, и не можно ему не быть в станице. А тако: пойдет по льду Москвы-реки, ту вам к его ходу заварить кулашный бой; може, загорится боем, саблю сложит, тогда ваш. Сани сготовьте, веретье киньте на него и волоките к Фроловой. Зде мы примем без шуму…

      – Уловим,