Под открытым небом. Собрание сочинений в 4-х томах. Том 1. Александр Малиновский

представишь бескрайнюю морскую гладь и одинокий парус в тумане. Получается, что не обделено историей село. Здесь, наверное, раньше происходили какие-нибудь исторические события. Или хотя бы пираты обитали…

      И название села вроде произошло от слова «утки», которых, по преданию, было тьма. Шурка часто думал об этом и у него получилось стихотворение, которое будто он и не писал, а так, само собой вышло:

      Кишели утки, было море —

      Так к нам в преданиях дошло.

      Моря исчезли, на просторе

      Моё раскинулось село.

      Но и опять же было море

      Людских страданий и невзгод:

      С людьми сроднившееся горе

      Стояло вечно у ворот.

      Шурка показал строчки дядьке Серёже. Тот, прочитав, прищурил левый глаз, словно приготовился выстрелить:

      – Послушай, ты это не у Некрасова стянул, а?

      – Да ты что, там же Утёвка наша!

      – Неужели сам?

      – Сам.

      – Ну, ты, племяш, даёшь! Я тоже стихи сочинял. Помню до сих пор:

      Первый луч, пробиваясь сквозь дымку,

      Побежал по воде, по кустам.

      Осветил на Лещёвом тропинку

      И взметнулся опять к небесам.

      Серебрится росою прохлада,

      Полыхнула заря над водой,

      И пастух деревенское стадо,

      Матеряся, повёл за собой.

      Называется «Утро в Утёвке». Написал на второй день, как с армии пришёл. Нравится?

      Он очень серьёзно посмотрел на Шурку.

      – Здорово, только матерные слова мешаются.

      – Вот, все чудаки и ты – тоже. Их здесь нет. Это же правда, всё как на самом деле. В жизни матюги есть? Есть. А в стихах моих нет!

      – Как же нет, они сразу вспоминаются, когда строчку произносишь.

      Серёга обрадовался:

      – В этом и фокус, понимаешь? Зато образ сразу встаёт, правда? Я об этом уже думал и читал – образ нужен. Валентина Яковлевна, когда я ей в клубе показал на репетиции ихней стихи, хохотала громко. А потом сказала, что во мне крепкий разбойник сидит и впереди у меня большая дорога.

      Он доверительно посмотрел на Шурку:

      – У меня в армии накопилось стихов целая общая тетрадь. Я не ведаю, что с ними делать. А знаешь, матом легче писать, как по маслу идёт. Легко и даже красиво. И всё на своём месте. У меня столько частушек таких… Если бы со сцены пропел, околели бы все враз. Я их храню ото всех, как динамит, вдруг пригодятся шарахнуть от души по скукотище!

      Шурка в смятении. Душа в искусстве искала высокое, а тут Серёжкины рассуждения! Его горячее дыхание, озорство, которое само по себе имело какую-то необъяснимую прелесть. Оно часто сопровождало дядьку.

      Серёжа был красив. Красив в любой одежде: грязной, новой, старой. В телогрейке на голое тело выглядел так, что люди, оборачиваясь, смотрели и любовались.

      Шурке вспомнилась странная фраза, сказанная дедом Иваном, как это умел делать только он один – вроде бы самому себе, но чтобы и окружающие слышали: «Дьявол, красивый! Но – мой сын».

      Шурка не понимал слова деда, но от этого не было беспокойства,