Цимес (сборник). Борис Берлин

была – Мия…

      Из Флоренции мы сразу же отправились в Фьезоле. Симу даже не пришлось уговаривать, все произошло само собой. Само собой, как и должно было быть…

      Я просто подхватил ее сумку, полуобернулся:

      – Ну, идем?

      И она побежала за мной вприпрыжку.

      – А это вот и есть Флоренция, да?

      …Автобус карабкался по холмам, рядом щебетала Симонетта, а я… Я глядел на залитые солнцем, раскаленные добела улицы моего детства и удивлялся сам себе – почему меня совершенно не утомляет ее почти детская болтовня? И ждал. Увидит ли она? Поймет ли?

      И она…

      Именно на этом повороте, почти на самом верху, она кинула мимолетный взгляд в окно и… Тому, кто ни разу этого не видел, не расскажешь. Любые слова тусклы и незначительны по сравнению с нежной прелестью этих округлых красно-зеленых холмов. Но если хоть однажды…

      Она вдруг вцепилась в мою руку, замолчала и выдохнула:

      – Вот это – да-а-а-а…

      И целых десять минут после не произнесла ни слова. Ее тонкие пальцы в моей ладони, ее вздохи у моего плеча…

      От автобусной остановки пешком – все выше и выше, и вот они – прочные чугунные ворота, вязь решетки, ржавый, давно никому не нужный замок. Поблизости, в зарослях плюща, лаз, о котором уже так давно знаю только я один. Вот он – дом моего детства…

      За забором – старый заброшенный сад, дремлющие под солнцем оливы и кипарисы.

      Двадцать лет забвения. Вывороченная, тоскующая по прошлому земля…

      Дом заброшен и местами разрушен, но правая половина сохранилась гораздо лучше, почти целиком. Особенно столовая с узкими высокими окнами вдоль всей стены: тронь ставни – и вот оно, небо. Небо Тосканы…

      Я не хотел возвращаться – что толку от давних детских воспоминаний, от этого полуразвалившегося дома… Невозможно похоронить себя в этой глуши, прекрасной, но какой же, боже мой, глуши. Только после развода я решился.

      Все-таки – наследство.

      Все-таки кров и – кровь…

      Сима кружит по комнатам и смеется.

      – Сандро, погляди, какое чудо – настоящий Дом! Он живой, он дышит. И поскрипывает от старости.

      – Верно, но он, хоть и старый, еще ничего. А сколько всего он помнит.

      – Мы на самом деле можем тут остаться? Можем тут жить?

      – Почему же нет… Мне только надо зайти в мэрию и еще кое-куда. Подождешь? А потом мы сходим на рынок и накупим всякой всячины, а?

      Она улыбается. Ее губы, которые вот-вот выдохнут: «Да…»

      Я знаю ее так давно. Наверняка и она чувствует то же самое. Я подхожу близко и наклоняюсь к ее лицу. Я помню его до самой последней черточки, до крохотных морщинок в уголках вдруг пересохших губ, до…

      – Симонетта, – шепчу я про себя. – Моя Симонетта… Скажи мне, ты ведь вся-вся – моя. Правда?

      Как трудно ее – писать.

      Как легко ее – любить.

      Весь город, вся Флоренция любит Симонетту. Еще бы, ее полюбит каждый, кто посмотрит ей в глаза. Ни за что