Цимес (сборник). Борис Берлин

Нюша… Нюша… ты…

      И никогда ни одного вопроса. Ничего.

      Так не бывает.

      А летом мы снова уехали в Крым.

      Я не хотел брать с собой этюдник и краски. Потому что не хотел писать. В том числе и ее, Аню. А может быть, ее прежде всего… Наверное, просто боялся, что если еще раз…

      Она меня, конечно, уговорила. И даже тащила на себе здоровый, тяжелый, полный кистей и тюбиков с красками, этюдник до самого вокзала.

      Я не мог ее рисовать, я не мог ее подчинить. Она никогда не спорила, покорялась во всем, глядя на меня снизу вверх или, наоборот, сверху вниз преданными, только что не собачьими глазами, и всегда все выходило по ее. Я это видел, понимал и ничего не мог поделать. Она была сильней. Я был ей не нужен. Она светилась – сама…

      А сад нас помнил. Мы навещали его раз в два-три дня, уносили с собой яблоки и этот дурманящий плодовый запах…

      Дней через пять после приезда, ночью, пришла гроза. По крыше и стенам дома застучали капли, потом начался настоящий ливень. Мы проснулись. Аня встала, чтобы прикрыть окно, и в этот момент совсем близко сверкнула молния, на долю секунды осветившая все. Впервые за долгое время я увидел ее снова. Снова и заново, другую Ню, Ню-незнакомку. Она вернулась ко мне в постель, прижалась и спросила:

      – А теперь ты будешь меня рисовать, скажи?

      – Может быть. Завтра…

      – У тебя получится, все получится, вот увидишь.

      – Откуда ты знаешь?

      – Ты смотришь на меня по-другому. И видишь по-другому. Я и есть другая. Попробуй, ну…

      И я пробовал ее всю оставшуюся ночь – до утра…

      Я снова начал рисовать ее, практически постоянно. Везде. Дома, в саду, где-то еще… Словно не мог напиться – ею, собой, светом, который вернулся. И в каждом наброске, в каждом эскизе, в каждом этюде Ню была действительно другая – моя…

      …Потом еще три недели я писал ее портрет. Привез из города станок, холст, и она позировала мне до изнеможения – ее и моего. Практически я построил ту же композицию, которую увидел тогда, в саду, в самый первый раз.

      Только смотрела она теперь с портрета прямо в глаза. И – румяное, спелое яблоко в протянутой руке… «Яблоко Ню»…

      … – Как ты не понимаешь, мы же не можем провести всю жизнь в этой развалюхе! И на что? Денег хватит максимум еще на неделю-полторы. А что потом? На базаре яблоками торговать?

      – А почему ты не можешь работать здесь?

      – А что я буду здесь делать? В городе у меня мастерская, какие-никакие связи, возможности, долги наконец…

      – Ты забыл, я же квартиру продала, у меня есть деньги. Я могу отдать твои долги, и еще останется. Мы сможем еще довольно долго…

      – Я никогда не возьму твои деньги, поняла? Никогда. И больше никогда не хочу об этом слышать.

      – Почему?

      – Потому. Ты женщина, я мужчина. С этим ничего не поделаешь. И забудь.

      – Но…

      – Забудь! И потом, я помню Алика. Не знаю, что там у вас было и как, но – помню. И с этим тоже ничего не поделаешь…

      – Это же никак не связано, я тебе расскажу, и ты поймешь. Ты ведь и не спрашивал никогда. Это совсем-совсем другое. Там – наркотики…

      Я опешил. Некоторое время я смотрел на нее молча, а в голове прокручивались разные картины на