Цимес (сборник). Борис Берлин

на зубах…

      – Смотри, сколько их тут, – она повела рукой вокруг. – Они же просто пропадут и все, сгниют, жалко. Давай возьмем с собой, ну хоть немного, хоть на сегодня, а?

      – А во что? У нас же ничего нет, Нюша…

      – Я сейчас что-нибудь придумаю, подожди минутку…

      Она шустро стянула через голову свою белую майку, простую, на резинке, юбку задрала до подмышек – получилось платье. Не слишком длинное, до середины бедер…

      – Вот, из этого можно сделать узелок, видишь?

      – Вижу… – я смотрел на ее голые плечи. – Знаешь что, верни-ка юбку на место…

      – Но я…

      – Я сказал – верни юбку на место, слышишь…

      Она стояла передо мной – смущенная, враз покрасневшая и почему-то беспомощная. Я ее такой…

      – Ну…

      – Я… Я стесняюсь.

      – Кого? Здесь же никого нет.

      – Ты есть. Я тебя стесняюсь…

      – Почему? Я что, тебя голой не видел?

      – Это совсем другое, это работа. А сейчас…

      – А ночью? Тоже работа?

      – Ночью темно…

      – Ну и что? Что изменилось?

      – Ты не понимаешь…

      – Ну так объясни.

      Она подняла на меня глаза и несколько секунд молчала. Потом отвернулась.

      – Если ты часто будешь видеть меня голой, я тебе надоем… тело мое тебе надоест. Я ведь для тебя – тело. Ты его рисуешь. Ты его… – она запнулась. – А я не хочу… надоесть. Хочу, чтобы ты каждый раз удивлялся мне, вот…

      Передо мной стояла – смущенная, покрасневшая и вся целиком моя – Ню…

      – Я понял. А теперь верни юбку на место…

      …Ню медленно подняла руки, ухватила ткань и потянула ее вниз. Ее глаза были полны слез.

      – Еще, – сказал я. – Сними ее совсем, все сними… Вот так, да…

      … – Что… дальше? – спросила она, хлюпая носом.

      – Подойди к дереву и прижмись к стволу. И не хлюпай ты, дуреха. Чуть опусти голову и чуть вправо… левую ногу… все… замри и не шевелись…

      Я знал ее тело. Я помнил каждый его изгиб и каждую ложбинку. И как она сказала: попробуй раздеть меня сам… Я сделал это – ее руками, и все в самом деле получилось. Я написал ее «Портрет в солнечном свете», хотя солнца почти уже не осталось – закат, закат, закат… Но она – светилась. И техника была особая, уникальная. Когда все мазки выполняются одной-единственной кистью – нежностью.

      Такой же слепящей и обжигающей, как…

      Назавтра мы уезжали.

      Умри мы вместе, одновременно, в ту последнюю ночь, было бы легче потом, потому что этого «потом» не было бы вовсе…

      Город ждал нас. И жизнь резво взяла меня в оборот, так что уже на следующий день Ню оказалась почти призрачным существом и жить без нее стало возможно. Не слишком весело, все-таки я к ней изрядно привык, но возможно. Да и куда мне ее – в заваленную подрамниками и старыми холстами мастерскую с завтраками на этюднике? И отсутствие стабильного заработка… Даже при моем нездоровом отношении к светящимся женщинам. Правда, не светилась больше ни одна из… Ни как Нюша, ни вообще…

      Ее не было месяца три. На звонки не отвечала, сама не звонила, ее просто не стало. Я, конечно же, мог