Светлое время ночи. Александр Зорич

расчувствовался как простой обыватель.

      – Вот так всегда, Эгин! Только найдешь друга, как сразу его потеряешь. Грустно. Может, и правы философы – ну ее к Шилолу, эту дружбу?

      – Что это за философы такие? Уж не те ли самые, которые уверяют, будто этот мир существует только в нашем воображении? – спросил тогда Эгин, чтобы покрасоваться ошметками былой образованности.

      – Не важно… А впрочем, ведь говорил же мой дед в непомнюкакой поэме: «Вот она, наша жизнь! Семь расставаний, восемь встреч!»

      – А что, Эриагот Геттианикт и правда твой дед, Милас? – шепотом спросил Эгин.

      – Не сомневайся! Он мне такой же дед, как ты – сын своего отца, – загадочно улыбаясь, ответил Милас.

      Это могло означать и «да», и «нет».

      В том, что он – «сын своего отца», Эгин не сомневался. Сомневался он лишь в том, что у него когда-либо был отец, не в телесном, конечно, но скорее в юридическом смысле. Он считал себя сиротой, ибо знал: за редчайшими исключениями в Свод не берут детей, о родителях которых простой смертный сможет узнать что-либо кроме того, что их уже нет на свете.

      Однако он не стал настаивать на ответе. Он уже усвоил: невольных признаний из Миласа не вытащишь и пыточными клещами.

      Да и сам Милас почувствовал неловкость. Ему не нравилось казаться авантюристом. И он постарался замять вопрос о знаменитом деде, вынув как будто бы из воздуха резной футляр из черепных костей местного ската-водолета. Футляр был величиной с две ладони.

      – Открывай, не бойся.

      В футляре лежал ключ-улитка, улитка-дирижер. Рядом с ней покоилась музыкальная игла.

      – Это на память. Сейчас она спит. Соберешь ей компанию, прицепишь к дереву и насладишься музыкой! Рекомендую сосну, не слишком старую. Неплохо звучит весенний кипарис. Хотя с непривычки может показаться немного приглушенным, таким, знаешь ли, занудным, – прокомментировал Милас.

      Почему-то Эгин был совершенно уверен, что никогда не станет использовать этот ключ-улитку по назначению. Уж очень неприятно было вспоминать оба предыдущих столкновения с музыкальной магией.

      Сопливая царица каким-то чудом прознала о подарке Миласа и, кажется, решила перещеголять его.

      – Я подарю тебе, чужестранец, нечто такое, чего никогда не продают на дрянных аукционах в Волшебном театре, – церемонно сообщила она.

      Эгин не понял, была ли это колкость в адрес Миласа или просто вступление. Он счел за лучшее промолчать.

      – Это дорогой подарок. И мне жаль отдавать его тебе. Но с другой стороны, что это за подарок, которого не жаль отдавать? Тогда это не подарок, а мусор.

      Упоминание о том, что подарок «дорогой», несколько смутило Эгина. Он и так получил более чем достаточно для скромного спасителя города. Он спас жизнь гнорра Свода Равновесия!

      – Но позволь, царица… Ты уже сполна наделила меня от своих щедрот… – запротестовал Эгин, имея в виду Белый Цветок с заключенным в нем семенем души Лагхи.

      – Это был не подарок. Это была так…