Планета в клетке. Александра Нюренберг

уныло медведь и алчно окинул хмурым взглядом придорожные хилые кусты, которые с Потопа никто толком не удосужился полить. Я тоже глянул вверх – а небо-то, так и говорит: сейчас я как прольюсь дождём.

      – Куда мы идём-то? – Спросил медведь, возвращаясь с обочины и накидывая на себя свою пудовую скатку. (Кусты торжествовали…)

      Я сделал вид, что не понимаю, о чём он.

      – У каждого из нас свои дела, полагаю.

      Он собирался разобидеться, но, подумав, наоборот решил засчитать мне балл за щепетильность.

      – У меня дел нету. – С обезоруживающей откровенностью (это с винтовочкой-то за плечом, и плечо пулемётом) говорит он. – Ополчение распущено. Я, можно выразиться, вне закона. Потому я бы к тебе приткнулся. Вижу, ты человечек занятой и дело делаешь какое-то.

      Речь иссушила его, но супротив логики он отёр лбину лапой. В нём было чувство достоинства, о котором он и не подозревал, и бездна мужественности. Я сделал вид, будто обескуражен и размышляю. Он страдал всё то время, что я делал вид.

      – Вот, – сказал я, – ты меня раскусил. И я, собственно, должен бы тебя убить.

      Он улыбнулся.

      – Я знаю.

      – Откуда бы?

      – Догадался. – Щурится.

      – Ты не лыком шит. – Я завздыхал. – Да, я…

      Я подошёл и, задрав башку, сильно пониженным голосом, чтобы кусты не услышали, сознался:

      – …на государственной службе.

      Мы ещё в таком роде пощебетали и я, поломавшись, как довоенная красавица, сообщил, что я уступил и беру его с собою.

      – Ибо ты человечище надёжный и болтаешься зря без всякого дела.

      – Готов служить. – Говорит он, содрогнувшись от чувств. – Патерполису.

      Меня немножечко передёрнуло, но я и виду не показал. Патерполис обозначал собой около полудюжины личностей, напечатавших уйму бумажек с числами и рисунками достопримечательностей. Засим личности втолковали всяким медведям, что бумажки нужно всегда иметь при себе, даже чаще, чем бумагу технического назначения. При этом личности ни чутка не упарились, так как делом толкования занимались не они. Они меня и наняли – в широком смысле, понятно.

      Зато теперь, всякий кто скажет:

      – Патерполис!

      Имеет в виду этих ребят. И только этих ребят.

      Слышите? Запомните, очень вас прошу.

      Ну, посмотрите, какой я славный. А?

      Разумеется, я персона неоднозначная, поэтому брать с меня пример следует осторожно.

      – Послужи. – Говорю я со вздохом. – Хотя моя моральная ответственность так высока…

      Он уверил, что понимает, и разговор о возвышенном прекратился.

      Было жарко и зябко, тоска шла с нами по дороге. Время дня – самое неопределённое. Тишина зловещая, пейзаж – удручающий.

      Так как я кое-что ему рассказал – не о бумажках, ясно – он заметно переменил поведение. В нём появилась собранность и уверенность – я понял, что он обрёл цель и успокоился.

      – А этот город, он – большой? – Только и спросил.

      – Не очень. –