Вельяминовы. За горизонт. Часть вторая. Том третий. Нелли Шульман

небрежно заметил брат, – я появлюсь в Риме на несколько дней, якобы по делам курии. Если наша монахиня задалась целью залучить тебя в постель, она такой возможности не упустит… – Шмуэль ткнул окурком в пепельницу:

      – Я тебе запрещаю, – коротко отозвался он, – нельзя сбивать с пути слепого, как учит нас Писание, нельзя подвергать человека, стряхнувшего путы плотских соблазнов, еще одному испытанию. Хватит об этом, – решительно добавил епископ, – я не собираюсь поддерживать слухи, не имеющие под собой никакого основания… – брат принялся за сырную тарелку.

      Иосиф неслышно буркнул: «О чем ты, святоша, еще пожалеешь».

      Сквозь тонкие гардины пробивалось полуденное солнце.

      Гостиница Ханы стояла по соседству со станцией метро Abbesses, в узком переулке, карабкающемся на вершину холма. Девушка весело говорила, что знает район до последнего камня:

      – Здесь жил Аарон, когда работал в Париже, – ее каблуки цокали по булыжнику, – до войны здесь пела Момо, – они с Виллемом нырнули в прокуренный бар.

      – Дате, – парень за стойкой расплылся в улыбке, – добро пожаловать домой… – он пустил по темному дубу два стакана перно, – фортепьяно и аккордеон без тебя заскучали… – на Монмартре Дате не была звездой Бродвея и Голливуда:

      – Я здесь выросла, – она выбрала аккордеон, – подростком пела я по барам, как Момо. Здесь я дома… – Дате уселась на расшатанный стул, – я могу быть собой, а не играть роль, как рядом с Краузе… – ей не хотелось думать о немце.

      Черное платье обнажало острые коленки. Она пела старые песни Момо, хрипловатым, низким голосом:

      – Я ни о чем не жалею, – поймав тоскливый взгляд Виллема, Хана отвела глаза, – надо жить здесь и сейчас… – ее долго не отпускали с маленького подиума, завешанного старыми киноафишами. Аннет Аржан носила старомодное декольтированное платье: «Человек-зверь, 1938 год».

      По дороге в отель Хана показала Виллему одну из мастерских, где работала мадемуазель Аржан:

      – Она еще застала стариков, – задумчиво сказала Хана, – помнивших Модильяни. Она позировала Сюзанне Валадон, став одной из последних ее натурщиц, ее писали Пикассо и Жорж Брак… – Хана добавила:

      – Я тоже бегала на сеансы в студенческие годы. Для актрисы это хорошо, – она коротко улыбнулась, – лучше чувствуешь тело… – крепкая рука Виллема лежала в ее узкой ладони:

      – Не волнуйся, – внезапно сказал кузен, – о Джо я позабочусь. Он мой ровесник, – Виллем помолчал, – но я чувствую себе старше своих лет. Это Африка, – барон усмехнулся, – у нас один год идет за пять.

      Они пока избегали разговоров о будущем:

      – Но и с тетей Мартой я такого не обсуждала… – устроившись в сбитой за ночь постели, Хана курила первую утреннюю сигарету, – мы вообще не упоминали о делах…

      О Краузе на девичьем полднике, как сказала тетя Марта, речь не заходила:

      – Я не хочу о нем вспоминать, – Хана сладко