Кровь на бумагах. Наперегонки. Михаил Дунаев

возмутился Лютцен.

      – Бездействие и критика – ваше единственное оружие? Или вы еще шпагу где-то припрятали?

      Министру уже немного надоело это ребячество:

      – Отставить словесную пикировку! Это вам не диспут, генерал Лютцен! Господин Рихтер, также возьмите себя в руки и разъясните, что в вашем плане следует вторым пунктом?

      – Извольте. Так как инициатива будет в наших руках, мы начнем наступление в Восточной Пруссии силами группы армии «А». Нам нужно вернуть Кенигсбергский «треугольник» в качестве залога будущего окружения армий Восточного блока с юга и севера. Это будет грандиозный котел.

      Голос взял и танковый генерал Риткеленц: – Макс, у нас возникнут проблемы с кампанией в Пруссии. Там до сих пор стоят гвардейские части.

      – Вы думаете, русские вмешаются? – он еще раз взглянул на карту. Если нечего сказать – смотри на карту, так его учили в военном училище. Макс чувствовал, что сейчас он начнёт противоречить сам себе:

      – Глупости, их это не касается.

      Заседающие ответили хохотом. Рихтер сохранил невозмутимость, стоял с указкой в руках, как начинающий педагог. Лютцен крикнул поверх буйства смеха:

      – И недели не протянем после ультиматума!

      Это задело и министра:

      – То есть вы предлагаете развязать войну ради недельного успеха? По меньшей мере, странно.

      – Мы забросим туда свой стратегический коготь. Для действий в ближайшие два-три месяца, в крайнем случае это длинна всей компании. А начнем мы с обороны. И, как я уже сказал, венцом обороны будет сдача Берлина…

      Прения шли еще очень долго, но все же…

      002

      3 мая 1949 года, 17:13

      Часы отбивали ритм неспешной жизни. Неспешной и вынужденно аскетичной – и тут военная аскеза накладывалась на общеевропейскую бедность и послевоенную разруху.

      Часы эти венчали своей полированной скромностью кабинет коменданта базы снабжения Объединенного контингента войск где-то у забытой Богом немецкой деревушки, ставшей пограничным пунктом между Германской Республикой и Восточно-Европейской Социалистической республикой. По обе стороны этого фронтира говорили на одном и том же языке – немецком.

      Деревушка оживала каждый раз, когда на этом полустанке останавливался международный экспресс до Москвы или до Варшавы. Поезд в этом случае стоял по полдня на проверке документов, и бойкие торговки продавали холодное пильзеньское пиво, газеты двух граничащих стран и контрабандные сигареты за инвалюту.

      И хоть деревушка носила немецкое название, пограничники говорили по-польски. Пограничников этих, в государстве к востоку от полосатого столба, набирали из поляков, а немцы наслаждались положением узников. Во всяком случае, так ситуация виделась подполковнику Холтоффу, в чьём кабинете и стояли часы, заунывно отбивавшие ритм службы военного бюрократа.

      ***

      Стук