Present Continuous. Александр Николаевич Уров

долг?

      – Священный. Я твой священный долг. Ты должен меня отдать. Собирайся.

      – Простите, – покачал головой Гражданинов, – но я не брал тебя. Как же я должен тебя отдать, если я не брал?

      – Слушай, – устало начал долг, – может быть, ты меня и не брал, скорей всего, так и было, но отдать меня всё равно придётся! Не бойся, это всего на пару лет.

      – Я не боюсь, – испугался Гражданинов, услышав «парулет», он вышел на лестничную площадку и осторожно прикрыл входную дверь. – Я просто не припомню, что я кому-то должен, и потом, я просто не понимаю…

      – Не понимаешь, сука! – резкий профессиональный хук слева швырнул Гражданинова на пол, рот наполнился больной смесью крови и выбитых зубов, следующий удар, уже ногой, скрючил мычащего юношу, и началось обычное в таких случаях выбивание понимания.

      Священный долг при этом трансформировался в мощного прапорщика Скарабея, который, закончив избиение, буднично спросил Гражданинова:

      – Теперь понимаешь?

      – Теперь понимаю, – прохрипел Гражданинов.

      – Вот и хорошо. Завтра в 7 утра на площади. Не вздумай опаздывать.

      Когда шаги поганого прапорщика затихли, и хлопнула подъездная дверь, Гражданинов с трудом вполз в коридор и заплакал от боли и понимания полного и безысходного бессилия перед священным долгом.

      Возникшая вдруг Линга осторожно присела рядом, аккуратно впитала гражданиновскую кровь своей ночной рубашкой, бережно положила колени под разбитую голову и стала воздушно гладить и целовать любимое лицо.

      – Не бойся, сейчас я пожалею тебя – и всё пройдёт. И не будет тебе больно. У собаки болит, у кошки болит, у мышки болит, – голос Линги обволакивал боль Гражданинова и уводил её прочь, – а у моего мальчика не болит. Теплота слов и нежность любимых рук живой водой возвращали Гражданинова к жизни.

      – Он хочет забрать меня от тебя. На два года.

      – Я знаю, любимый.

      – Я не смогу без тебя, без вас. Это невозможно. Ты же знаешь. Я без тебя не могу…

      Линга продолжала гладить его, глаза её постепенно наполнялись предвестием необыкновенной радости и светлости.

      – Ты сможешь, любимый мой, – шептала она, – ты сможешь, ты сильный, ты даже не представляешь сам, какой ты у меня сильный. Я люблю тебя. Два года – это ерунда, ты сможешь… А мы будем тебя ждать… Все трое.

      – Трое? – вздрогнул Гражданинов. – Ты сказала «трое»?

      – Да, – выдохнула Линга, – теперь уже трое.

      Потолок, стены, полы, чего там ещё – всё куда-то исчезло. Осталось только синее небо и летящие по нему

      Линга и Гражданинов. Взявшись за руки, подсмотренные Шагалом, влюбленные летали весь день и всю ночь. И ровно в 7 утра приземлились на площади.

      – Молодец, – сказал прапорщик Скарабей, – не опоздал, – и зачем-то быстро наголо побрил гражданиновскую голову.

      Сотни мальчиков, пришедших в это утро на площадь Вохрима, таких разных, но непременно влюблённых, под звуки неизлечимого марша превращались