Коктейльные вечеринки. Анна Берсенева

улыбнулась. В том, как она смотрела на Машу, чувствовалась непритворная приветливость. – Да, я написала мои догадки о ней. Я рада, что это узнается.

      Звякнул айфон, лежащий рядом с ее тарелкой, она взглянула на экран и сказала:

      – Такси уже возле дома. Спасибо, Вера, ужин был замечательный.

      – На здоровье, – ответила Морозова.

      Пока они разговаривали друг с другом, Маша оглядела стол. Обе тарелки были уже пусты, но в маленьких фарфоровых мисочках и блюдцах еще оставалась еда. Ее было не много, но она была разноцветная, поэтому стол, покрытый кремовой скатертью и уставленный такой едой, выглядел как расписные ширмы в мансарде: ярко, необычно и сразу понятно, что талантливо.

      – Я Марину провожу. – Морозова обернулась к Маше. – А ты пока возьми в буфете чистую тарелку и начинай есть.

      Я не голодная, – вот что надо было ответить. Или: с какой стати мне ночью есть?

      Но ничего этого она не ответила, а поплелась к буфету за тарелкой. И бокал заодно прихватила: вино на столе есть, выпить точно следует, иначе не хватит храбрости для общения с колдуньей. И поскорее надо выпить, пока Морозова не вернулась. Чтобы храбрости загодя набраться.

      Пожалуй, Маше это удалось. Во всяком случае, Морозову она встретила бесцеремонным вопросом:

      – Это ваша родственница?

      Вопрос относился к портрету, висящему в простенке между книжными полками. Он точно был написан не Мариной: ничего странного в нем не было. Такой мог бы и Серов написать или Рокотов какой-нибудь. Женщина со старомодной прической – обернутой вокруг головы светлой косой – очень похожа была на Морозову; то же выражение лица. Маша не понимала, как это выражение назвать, но лишь только Морозова появилась на пороге комнаты, это стало ей понятно. Видно было, что женщина на портрете, как и Морозова, очень чувствует свое достоинство, и это не то же самое, что самоуверенность, потому что для самоуверенности никаких причин не надо, а чувствовать свое достоинство можно, только если оно у тебя в самом деле есть.

      – Да, бабушка моя, – ответила Морозова. – А разве похожа?

      – Прическа не похожа, – сказала Маша.

      Морозова засмеялась. У нее прическа была самая простая: прямые русые волосы до плеч. Крашеные, конечно, седина-то точно должна быть в ее возрасте. Старухой она не выглядела, но, на Машин взгляд, ей было не меньше шестидесяти.

      – Это ее дом, – сказала Морозова. – Бабушки Ольги Алексеевны.

      – Ого! – удивилась Маша. – Так ему сто лет, что ли?

      – Девяносто.

      – Много…

      Это в самом деле было много. То есть для Москвы много – для Лондона-то ничего особенного. Лондон произвел на Машу такое сшибающее впечатление, что она теперь все измеряла в процентах от него. На сколько тянет Москва в целом, пока не поняла, но каждое отдельное ее проявление оценивала не выше, чем на сорок процентов от такого же лондонского.

      – Ну, – сказала Морозова, садясь за стол, – так почему же ты меня боишься?

      Пока она наливала себе вино, Маша разглядывала кольцо,