Солнечный остров. Михаил Гофер

что в любом случае в проигрыше: если взбрыкнёт – его компромат отдадут, куда нужно, а там тоже «свои люди», а если вопрос дорогого стоит, могут и автокатастрофу обеспечить. Похоронят с почестями, и некролог будет такой, что на Олимпе обзавидуются.

      В курительной повисла тишина, и она почему то давила на министров. Никто, даже Шпигель, не мог найти слова, которые бы порушили это молчание.

      За окном ночь, бесцеремонная в этих широтах, уже вытолкнула день, не дав ему даже для приличия соблюсти сумеречный вечер; полумрак курительной начал превращаться в чернильную темноту, такую, таинственность которой всегда нарушается с включением электричества, но существовать в которой человек не привык. Поуп, сидевший ближе всех к выключателям, нажал на кнопки, разбавив тем самым угольный цвет ночи мягким приятным сумраком.

      Дортмундсен, наконец, разглядел Сэйлера, и испугался. Глаза Сэйлера, невидящие никого вокруг, прореагировали на включённый свет только сузившимися зрачками. Веки оставались на месте, мозг его был занят чем то другим, и такие мелочи, как сухость глазного яблока, сейчас организм министра не волновали. Невесть откуда появившиеся морщины резко разделили его лицо на части, а электрический свет не сглаживал тени от морщин, а наоборот, усиливал.

      Стакан Сэйлер просто держал в одной руке за ненадобностью; в бутылке, которую он держал в другой руке, иногда вливая в себя её содержимое, жидкости оставалось меньше трети. При этом он не выглядел пьяным, глядя на него в эту минуту меньше всего можно было заподозрить его в пристрастии к алкоголю.

      – Я был у Майнера… – проговорил он негромко. – Когда он вызывал нас поодиночке и беседовал с каждым….

      Сэйлер ещё раз поднёс ко рту бутылку и перевернул её. Маска на его лице не поменялась ни во время глотка, ни после. Переместившись до ближайшего кресла, он сел на его край в позе Роденовского мыслителя.

      – Много о чём мы с ним разговаривали… Об экономике, о торговле, о политике, о сельском хозяйстве, – охрипшим голосом продолжал Сэйлер, – … я, помнится, веселился отчего то, и, в общем, плохо помню, о чём был разговор, но почему-то одна фраза запала в память. Карл сказал: «При нынешнем политическом раскладе разницы в партиях я не вижу никакой. А выбирал бы я не того, кто идёт от партии, институт партий себя, в принципе, изжил. Выбирать надо человека, у которого есть совесть, и абсолютно всё равно, в какую партию его записали остальные… те, у кого её нет…»

      Во время своего монолога, тихого, внятного, министр умудрился опустошить таки ёмкость. Все молчали, Дортмундсен немного оторопел от контраста внешнего вида Сэйлера, его состояния и произнесённых слов, ни к чему, казалось бы, не относящихся.

      – Герберт, какого рожна…? – начал было лорд канцлер, но Сэйлер остановил его пустой бутылкой в вытянутой руке, направив её в сторону Дортмундсена.

      Лорд канцлер встал.

      – Кто-нибудь, ради Бога, может мне объяснить, что здесь, чёрт возьми, происходит? – резко и жёстко обозначил Дортмундсен.