Египетское метро. Роман. Сергей Шикера

просит о помощи, а потом, смирившись, начинает, уже изнутри, рассказывать свою жизнь, в некотором смысле, исповедоваться. Постепенно речь жертвы становится всё глуше и тише…»

      Фомский, прикрыв глаза, почесывал лоб над бровью (кухня, сумерки; в углу темнеет что-то вроде большого свертка; еле заметное движение, шур-шур, и далёкий сдавленный голос, слов не разобрать).

      «…пока не затихает совсем. Такое вот познавательное пищеварение. Ничего, читать можно. Предыдущий, „Женщина-паяльная лампа“, был послабее».

      Вошла Марина и поставила между ними поднос с бутылкой португальской мадеры и блюдом с сушеными фруктами и орешками.

      Фомин не выходил из дому несколько лет, с тех пор как его единственная разбогатевшая в браке сестра, десять лет назад уехавшая в Испанию, взяла на себя все расходы по его содержанию. Всегда имевший склонность к такому образу жизни, он, впрочем, сдался не сразу и еще целых полгода продолжал ходить на службу в гимназию, но с того дня, как уволился, больше из квартиры не выходил. Время от времени он порывался прервать свое затворничество, приурочивая это событие то к первой годовщине, то ко второй, а то и еще к чему-нибудь, но все как-то не складывалось. Последний раз он назначил выход на начало весны и продвинулся дальше чем всегда, то есть до самой двери. Он уже натягивал с Марининой помощью пальто, когда вдруг, сославшись на дурноту, передумал. Выход был перенесен на конец весны – начало лета.

      И вот, в середине мая Фомин и Фомский лежали на кровати, попивали замечательную мадеру, и на этот раз у Фомского были основания полагать, что выход состоится.

      «Ты по делу или так?»

      «И так, и так».

      «Интересно», – промолвил Фомин и закурил маленькую сигарку.

      Помолчали. Три книжных шкафа, шифоньер, комод, еще две этажерки с книгами, кресло, столик, кушетка, два глухо зашторенных окна, ковры – ничего, как и следовало ожидать, не изменилось, и взгляд Фомы, пройдясь по комнате, вернулся к Фоме.

      «Ты ведь собирался где-то в этих числах выйти, помнишь?»

      Фомин вздохнул и задумчиво покивал.

      «Да… но… – опять вздох, – ой, не знаю…»

      «У тебя появился повод, – сказал Фомский. – С тобой хочет поговорить Вера».

      Фомин поднял брови.

      «Есть телефон. И она может зайти, – сказал он. И добавил: – В крайнем случае».

      «Может. Но не хочет. Она хочет, чтобы ты приехал к ней. Завтра».

      «Она с ума сошла? С чего вдруг? Я…»

      В комнату вошла Марина. Широко расставив ноги, она наклонилась и провела ладонями вниз по черным кожаным брюкам, потрясла ногами, расправляя складки (и все-таки: спит он с нею или не спит?), сдула со лба челку и сказала:

      «Я могу идти? Кофе в кухне на столе».

      Фомин кивнул.

      «До понедельника», – сказала Марина и вышла.

      Фомин вопросительно уставился на Фомского.

      «Пропал Сыч», – наконец сообщил тот.

      «Давно?»

      «Неделю назад».

      «Ну и?»

      «Фома, я ничего толком не знаю. Мне вчера позвонила Вера, сообщила, что пропал Сыч, и попросила, я бы даже