Дверь в декабрь. Дин Кунц

и не смогла отделаться от кошмара, вонзившего в нее свои когти, так что глаза девочки вновь заволокло. И взгляд устремился куда-то далеко-далеко.

      Наконец, отчаянно, безмолвно всхлипывая, она перебралась через предохранительный поручень и вылезла из кровати. Сделала несколько шагов. Опустилась на колени. Тяжело дыша, даже задыхаясь от страха, поползла в темную половину палаты, мимо пустующей кровати, в угол, где дружелюбные тени обещали защиту. Села спиной к стене, лицом к палате, подтянула колени к груди. Больничный халат заканчивался на бедрах. Она обхватила руками тоненькие ножки и сжалась в комок.

      Оставалась в таком положении с минуту, а потом начала пищать и скулить, как испуганное животное. Подняла руки и закрыла лицо, стремясь отсечь что-то отвратительное.

      – Нет, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

      Учащенно дыша, паника все нарастала, она опустила руки и сжала кулаки. Забарабанила по груди, сильнее и сильнее.

      – Нет, нет, нет, – повторяла она.

      Била сильно, такие удары не могли не вызывать боли, но девочка ее не чувствовала.

      – Дверь, – прошептала она. – Дверь… дверь…

      Пугали девочку не дверь в коридор или дверь в ванную. Она смутно воспринимала окружающий ее мир, вместо этого концентрируя свое внимание на том, что в этой комнате не мог видеть никто, во всяком случае, находясь в этой больничной палате.

      Она подняла обе руки, выставила перед собой, словно уперлась ими в невидимую дверь, изо всех сил пытаясь удержать ее, не дать открыться.

      – Не двигайся.

      Слабенькие мышцы рук напряглись, но потом ее локти согнулись, словно невидимая дверь имела реальный вес и открывалась, несмотря на все ее усилия. Словно что-то большое неумолимо толкало дверь с другой стороны. Что-то большое и невероятно сильное.

      Резко, ахнув, она метнулась из укутанного тенями угла, бросилась на пол. Заползла под пустующую кровать. Она в безопасности. Или нет. Безопасности не найти нигде. Под кроватью она свернулась в клубок, приняла позу зародыша, что-то бормоча, пытаясь спрятаться от неведомой твари за дверью.

      – Дверь, – прошептала она. – Дверь… дверь в декабрь.

      С руками, скрещенными на груди, с пальцами, вжимающимися в худенькие плечи, она начала тихонько плакать.

      – Помогите мне, помогите, – шептала она, но шепот не мог долететь до коридора, где ее могли бы услышать на сестринском посту.

      Если бы кто-то откликнулся на ее крик, Мелани могла в ужасе приникнуть к этому человеку, не в силах сбросить покров аутизма, защищавшего ее от мира, жестокость которого она не могла вынести. Даже такой контакт с человеческим существом, когда ей того хотелось, мог бы стать первым маленьким шагом на пути выздоровления. Но из лучших побуждений, люди оставили ее одну, отдыхать, и ее мольба о помощи осталась неуслышанной.

      Она содрогнулась.

      – Помогите мне. Она открывается. Она… открывается, – последнее слово растворилось в глухом стоне черного отчаяния. Боль рвала душу.

      Но постепенно частота дыхания замедлилась до нормальной.