Происшествия в Токио. Драматургия. Павел Сурков

Скажи тогда, зачем мне все эти проверки? Разве надо меня еще раз за разом проверять?

      Распутин. Ну а как же? Господь – он такой. Он нас ежеминутно, да что там – он нас секундочку каждую испытывает. На то Он и Господь.

      Николай. А если я не выдержу испытание?

      Распутин. Так не всякий и выдерживает.

      Николай. И что бывает с тем, кто не выдерживает?

      Распутин. Да со всеми по-разному. Вот я, например, не выдержал – и вынужден тебя сторожить, приглядывать за тобой, да сделать что-либо – увы! – не могу.

      Николай. Почему?

      Распутин. Недозволительно. Только смотреть могу – ты, папенька, как за стеклом, все вижу, все беды, что на тебя ниспадают, да ничего поделать не в силах. Как из-за стекла: кричу до хрипоты, мол, погляди же, охолонись – вон оно, за твоей спиной, а ты не видишь, не слышишь, своей дорогой идешь, а опасность, беда, вот она, рядом! А ты ее не замечаешь – тебе крах необратим, а мне мучение на тебя глядеть…. Вот наказание мое какое… Нестрашным кажется? А у меня сердце на части рвется – и так болит, а тут вообще словно вострым ножом его кромсают… Понимаешь, папенька?

      Николай. Понимаю, друг мой.

      Распутин. Сердцем слушай… До сердца твоего я постараюсь достучаться, туда позволительно говорить мне, туда, не в уши, но к сердцу твоему прямиком… И если услышишь – глядишь, и спасешься… А не услышишь – сгинешь насовсем.

      Николай. Сгину?

      Распутин. И не один. Всех, всех за собой потянешь. Всю семью уведешь за собой. Всех.

      Николай. Всех?

      Распутин (кивает). Всех…

      Николай. И как же мне все это остановить? Как спасти – не себя, нет, их всех! Всех…

      Распутин. Всех не спасешь… Да ты и не сможешь уже никого спасти… Даже себя… Даже… (медленно отходит в глубь сцены и исчезает)

      Николай. Но… Но… Но почему?…

      Голос Распутина. Потому что уже все кончено.

      Николай в ужасе застывает на сцене, из левой кулисы медленно выходит Гаврила.

      Гаврила. Ишь, раскудахтался, бродит тут, людей смущает…

      Николай. Простите?…

      Гаврила. Да я говорю, бродит тут, людей смущает, дурак такой.

      Николай. Простите, вы это о ком?

      Гаврила. Да о нем, о Гришке, с которым ты сейчас разговаривал.

      Николай. То есть… Вы тоже – слышали?

      Гаврила. Да как не слышать. На весь двор, чай, голосили, попробуй тут не услышать. Гришка – он такой, и при жизни был шумный, а после смерти так совсем уж… расшумелся. Но ты, братец, не думай – не все, что он говорит, разумно. И уж точно не все, что он говорит, – истина…

      Николай. А что же тогда такое – истина? Скажи мне…

      Гаврила. Истина? Да вот, например, то, что сейчас начинается дождь. Пойдем-ка, братец, в дом. А то… Хватит тебе еще сырости…

      Николай. То есть?

      Гаврила. Ну, сырости в жизни нашей полно. Из сырой утробы вышли – в сырую землю легли. Каждому –