Происшествия в Токио. Драматургия. Павел Сурков

tion>

      МАШКИНЫ БЛЮДЦА

      Сценическая возможность для воскрешения

      Действующие лица

      Николай Александрович Романов, отрекшийся государь Николай II

      Мария Николаевна, его дочь, она же – Медсестра

      Анастасия Николаевна, ее младшая сестра

      Евгений Сергеевич Боткин, лейб-медик, он же – Врач

      Яков Михайлович Юровский, комиссар

      Григорий Никулин, его помощник

      Павел Медведев, начальник охраны

      Григорий Распутин, из крестьян, являемый посредством видений

      Гаврила, работник сцены, суфлер, кочегар, истопник и все такое прочее

      КАРТИНА ПЕРВАЯ

      Кремлевская больница, обычная врачебная суета, Врач суетится туда-сюда по сцене, перебирая какие-то бумаги, когда входит Медсестра

      Врач. И где, осмелюсь спросить, вас носило?

      Медсестра. Евгений Сергеевич, так в ординаторской… Новые больные, заполнить карты…

      Врач. Заполнить карты… Тоже мне, развели бюрократию! У нас, Машенька, с вами и так забот полон рот, а тут еще эти бесконечные бумажки…. Нет, надобность их никто не оспаривает, как говорится, нужно же знать, что показать патологоанатому, хе-хе-хе… Медицинский юмор, привыкайте Машенька!

      Медсестра. Я привыкаю.

      Врач. Очень, очень хорошо. Я, знаете, Машенька, сам долгое время привыкнуть не мог, ко всем этим шуточкам-прибауточкам, но потом, знаете ли, сроднился, а там уже – и как-то сам втянулся, стал рассказывать те же анекдоты, да еще и новые придумывать, да-с… Кто-то говорит – очерствел душой. Я же полагаю – что наработал профессионализм. Ну-с, так что у нас там с кем?

      Медсестра. Больной из четырнадцатой…

      Врач. Что с ним?

      Медсестра. Кричит. Очень мучается.

      Врач. Что естественно в его положении… Морфины давали?

      Медсестра. Каждый час колем. Все равно – кричит. Страшно кричит.

      Врач. Не жилец.

      Медсестра. То есть как – «не жилец»? Евгений Сергеевич, как вы можете такое говорить?

      Врач. Могу, милая моя, еще как могу. Мы, врачи, должны понимать всю жестокосердность происходящего, видеть реальность во всей ее неприкрытой красе и во всем ее объективном ужасе. Диалектика, черт бы ее побрал…

      Медсестра. Евгений Сергеевич, какая диалектика?! Он же так… кричит…

      Врач. Такова жизнь и такова смерть. Человек приходит в этот мир с криком и зачастую уходит из него с еще более громкими воплями…

      Медсестра. И мы ничего не можем поделать?

      Врач. Можем. Давать ему морфий. Регулярно. Пока не кончится.

      Медсестра. Что кончится – морфий?

      Врач. Пока он не кончится. По моим расчетам ему осталось часа два, не более.

      Медсестра. И вы… так… говорите….

      Врач. А как я должен говорить? «Ах, Машенька, что нам делать?» – и картинно заламывать руки? Милая, я прекрасно знаю, что нам надо делать – спасать тех, кого можно спасти, и постараться уменьшить страдания тех, кого спасти нельзя. На буржуазном западе даже придумали гуманное умерщвление смертельно больных – вкалывают человеку чуть большую долю того же морфия, и все… Это называется «эвтаназия», «легкая смерть» – гуманнейшее изобретение, доложу я вам! Но наше марксистское сознание и социалистический гуманизм, конечно, отрицает столь чуждые штуки, наше рабоче-крестьянское воспитание направлено на борьбу с трудностями. Что для нас смерть? Так, мелкое препятствие в жизни отдельного человека и сущий пшик для всего коммунистического общества… Машенька, послушайте старого человека – отбросьте сострадание, мы, врачи, должны действовать. Дайте вашему бедняге из четырнадцатой двойную дозу, чего уж тут… Если Галочка спросит – скажете, что я разрешил… Он заснет… Может быть… По крайней мере, облегчение я ему гарантирую… А что до вас… Поезжайте-как вы спать, завтра с утра вы будете нужны мне молодой и свежей… Вот так… Еще успеете на трамвай. (суетливо перебирает бумаги и уходит)

      Медсестра. Двойная… двойная доза, чтобы облегчить… Облегчить…

      Из глубины сцены раздается стон – это стон умирающего зверя, страшный не то рык, не то вой. Стон повторяется несколько раз – и в глубине сцены зажигается свет: мы видим больничную койку, на которой, разметавшись среди простыней и подушек лежит тяжело больной – нет, фактически умирающий человек. Это – Яков Юровский.

      Юровский. Да помогите же… Помогите мне… Кто-нибудь… Сестра… Сестра…

      Медсестра (подбегает к нему). Я здесь, здесь, тише, тише,