Каменный Пояс. Книга 1. Демидовы. Евгений Александрович Федоров

помолчал, подергал бороду и ухмыльнулся:

      – Пожалуй, то правда…

      Работные люди поднимались на работу со вторыми кочетами, в небе еще блестел серп месяца. Того, кто опаздывал вскочить с нар, нарядчики поднимали батогами. В чуланах, где ютились кабальные, было тесно, душно от пропотевшей одежонки и онуч. В пазах стен, в укромных углах бродили усатые тараканы, а в ночь на усталое тело ополчались клопы. Еще того хуже было в семейных чуланах, где в грязи копошились ребятишки, а под нарами хрюкали свиньи, – негде было скотину держать. Кормежка была скудная и постная, от нее только брюхо пучило, а силы не прибывало.

      Посреди двора перед рабочими чуланами стояли козлы, к ним привязывали провинившихся, снимали портки и били лозой. При демидовской конторе содержался кат – здоровенный мужик, вид у ката разбойный, борода до глазниц, лохматая и, как медь, рыжая. Глаза – нелюдимые. На ногах палача скрипели яловые сапоги на подковах. Мордастый, хмурый, ходил он с батогом по заводскому двору и поджидал случая. Ведал он кладовыми да подвалами, где томились беглые. Всякому, кто бегал, на шею набивали рогатки и сажали на цепь.

      Весна стояла солнечная, а кат ходил мрачный: жгуче ненавидел он молотобойца Сеньку Сокола. В минуты безделья кат приходил в кузницу, морщился:

      – Скоро ты отпоешь свои погудки? Пошто поешь?

      Медвежьи глазки ката зло глядели на Сеньку.

      Сокол жил легко, беспечально; тряхнул кудрями, грохнул молотом:

      – Я, добрый молодец, без коз, без овец, была бы песенка.

      Кат насупился:

      – Я все поджидаю, когда ты, сатана, заворуешься. Больно руки на тебя чешутся. Ух ты!

      Кат широкими плечами заслонял Сеньке солнце, тот, держа в ручнике накаленную пластинку, шел на палача:

      – Уходи, сожгу. Не заслоняй солнца, одно оно только и осталось у кабального.

      Ворча, недовольный кат тяжелым шагом уходил из кузницы…

      На хозяина Никиту кат смотрел покорно, по-песьи. Демидов вразумлял ката:

      – Зри, добро зри за хозяйский хлеб. Кто из крестьянишек явится в дело непослушным и ленивцем, смотря по вине, смиряй батогами, плетьми и железами.

      – Чую, хозяин. Сполняю то, – волосатые жилистые руки ката сжимали плеть, и Никита, поглядывая на заплечного, думал: «Силен, стервец!»

      Демидов зорко доглядывал свое поместье. Все шло гладко, богато, во всем обретался свой смысл.

      Акинфка добрался до Каменного Пояса и написал оттуда батьке: «Край громаднющий, руд много – грабастай только. Заело безлюдье. За народом по дорогам гоняюсь. Из Устюга, Сольвычегодска, Ветлуги да Костромы народишко бегит от хлебной скудости, от пожарного разоренья да барского гнета, а я перенимаю тех людишек и к работе ставлю. Хоромы, родитель, я возвожу знатные. Крепость…»

      – Добро помышляет, того лучше старается, – хвалил батя Акинфку. – Поспешать надо. Хоромы ставит; ум хорошо, два лучше. Съездить да похозяйничать надо самому…

      Задумал Демидов податься в дальнюю дорогу, на Каменный Пояс.

3

      За Тулицей на посаде постукивал колотушкой ночной сторож, оглядывая амбары; кое-как в избах