Небо нашей любви. Александр Шляпин

все хуже и хуже, пока он не провалился в черный «церковный» подвал сна.

      Леди уже почти по привычке, бесшумно вошла в квартиру Красновых. Первое, что она увидела, это был Валерка, который неподвижно лежал на полу. Квартира была пуста. Не было в ней ни приветливой улыбки Светланы Владимировны, ни её прежнего тепла. Создавалось такое ощущение, что злая и неведомая сила лишила этот дом своей души и того семейного счастья, которое было здесь совсем недавно.

      Леночка бросилась к Валерке. Встав на колени, он перевернула его лицом вверх. В тот момент она просто его не узнала. Его лицо было серым. Губы вспухли и посинели, а кровь засохла вокруг рта и на подбородке. Ей сначала показалось, что он умер, но тепло его тела говорило, что Валерка жив. Ленка похлопала его по щекам. Краснов приоткрыл опухшие от слез глаза.

      – Ты жив, слава богу! Я так испугалась! Что случилось? Почему Ты на полу? – стала его засыпать Леди вопросами.

      Валерка приподнялся, сев на пол, он облокотился на диван и, сказал:

      – Ночью чекисты приходили. Они и маму арестовали.

      – Как? За что, – проглотив ком, еле проговорила Ленка, всем сердцем сочувствуя Краснову.

      – За то, что она жена врага народа и немецкого шпиона! – сказал Валерка с суровым выражением своего побитого лица.

      Он встал с пола и молча прошел на кухню, где над печкой на полке лежали уже его папиросы. Он взял одну папиросу и прикурил. Теперь он остался один. Не было того строгого отцовского внимания и материнского неодобрения его дурной привычки. Он был один, и это чувство было до ужаса, до нестерпимой боли неприятным. Тяжело было сейчас осознавать такую потерю, да и даже думать о ней, как о свершившейся правде.

      – Что ты молчишь, ведь надо что— то делать!? – бросилась к нему Ленка, стуча ему в грудь своими маленькими кулачками.

      – Что я смогу сделать? Написать дедушке Калинину, поехать в Москву к Сталину? Что, что? Ты можешь сама сказать, что?

      – Я, Валерка, не знаю… Это какое— то недоразумение. Неужели никто не может остановить это безумие – это же не тридцать седьмой год?

      – Ты бы, поменьше болтала, а то и тебя за антисоветчину упекут. Ты лучше в школу иди, а мне нужно найти жилье. Сегодня придут чекисты квартиру описывать и опечатывать. Меня обещали в приют отправить. Я знаю, по этой статье меня тоже могут сослать, куда— нибудь в ссылку.

      – А может к нам? – спросила Леди, глядя на него заплаканными глазами.

      – А что скажет твоя мать? Жених пожаловал, без гроша за душой… Нет, Леночка, я так не могу. К бабке надо ехать в деревню…

      – А как же школа? Как твои полеты? Ведь это же, Валерик, последний год.

      – Я не думаю, что в школе меня примут с объятиями. Вон, у Ваньки, тоже арестовали отца и мать. И где теперь тот Ванька? В приют для детей врагов народа отправлен? Нет, Ванька, уже далеко в Забайкалье. Я так не хочу! Это не мое. Я должен, должен стать военным летчиком. Отец должен гордиться мной! Ты это –