Фельдмаршал в бубенцах. Книга третья. Нина Ягольницер

полковника на случай, если я замыслю повеситься и все ему испортить.

      Врач помолчал, глядя в осунувшееся лицо юного солдата. Тот был бледен и спокоен. В слипшихся волосах все еще виднелись следы высохшего ила. Несколько царапин перечеркивали щеку.

      – Как вы, друг мой? – тихо спросил Бениньо. Годелот усмехнулся:

      – Превосходно. Не качайте головой так скептически, доктор. Я сижу здесь в тишине и безделье. Сечь меня не стали, кормят вовремя и вон, даже позволили сменить рубашку и умыться. Разве что скучновато, но это пустяки.

      Но Бениньо лишь подошел вплотную и сел на койку:

      – Годелот… Во имя всего святого, что происходит? Вас держат под замком, как кровавого душегуба, и никто не знает, в чем вас пытаются обвинить. Особняк полнится слухами, ваши соратники в совершенном ошеломлении, а некоторые и в ярости, полковник же ходит мрачный, как германская сказка, и молчит. Он даже больше не пьет, и это отчего-то еще сильней меня тревожит.

      Шотландец неторопливо шагнул назад к койке и сел рядом с врачом:

      – Чем же вам не нравится вариант кровавого душегуба, доктор? Это все объясняет, не так ли?

      А Бениньо вдруг схватил юношу за плечо и резко встряхнул:

      – Бросьте эту иронию, Годелот! Уж не считаете ли вы меня простаком, вроде истопника, которому подойдет любая басня, лишь бы пострашнее? Бравируйте своим спокойствием перед кем-то другим! Я же вижу, что вы просто пусты, выжжены изнутри, как полый ствол дерева! Черт бы вас подрал… Я надеялся, что хоть немного стал вам другом…

      Шотландец вздохнул, медленно и глубоко. Неспешно отер лицо ладонями.

      – Доктор, – сказал он все тем же спокойным тоном, – чего вы ожидаете от меня? Гнева? Слез? Просьб о помощи? Или просто откровенности? Что ж, здесь нет никаких особых тайн. Я просто вдруг узнал, что мир устроен проще, чем я думал. Можно в один миг потерять все что угодно, и неважно, как дорого тебе это было или сколько усилий ты в это вложил. Дети так много плачут просто потому, что не знают этого. Но я, к счастью, перерос это заблуждение.

      Бениньо крепче сжал плечо Годелота:

      – Когда я сгоряча называл вас мальчишкой, я не имел в виду, что вы должны стать закоренелым циником, еще не начав бриться. Что случилось? Что так подкосило вас?

      Годелот мягко высвободил плечо:

      – Доктор, вы, похоже, тоже опасаетесь, что я полезу в петлю. Не нужно. Просто… все изменилось. Мой друг мертв. Вся эта идиотская головоломка потеряла смысл. А мне, вероятно, грозит казнь, и потому я не знаю, нужно ли придумывать, как ко всему этому относиться.

      Бениньо нахмурился:

      – Какая, к черту, казнь?

      – О, так вы не знаете? Я убил отца Руджеро, – пояснил Годелот, – одним выстрелом, наповал. Я и не знал, что так здорово стреляю. Даже лестно, ей-Богу.

      Врач медленно поднялся с койки:

      – Что вы несете, Мак-Рорк? – спросил он, будто говоря с умалишенным, – я сам, старый дурак, погнал вас в ту ночь к бесам в пасть, не подумав о последствиях,