Фельдмаршал в бубенцах. Книга вторая. Нина Ягольницер

войн и жизнеописания великих полководцев. Он недурно рисовал углем, украшая иногда полотнища шатров изображениями рыцарей, боевых коней и доспехов, но никто никогда не видел в его руках Библии. Он безропотно выполнял приказы, не гнушаясь и самыми неприятными, никогда не дерзил и вообще, казалось, то ли был лишен сильных чувств, то ли крепко боялся быть изгнанным из лагеря.

      Но однажды произошел пустячный эпизод, вдруг показавший мальчугана с совсем иной стороны. Ненароком затесавшись в гущу суетящихся в лагере людей с большой и явно тяжелой для него вязанкой дров, Орсо замешкался и недостаточно споро уступил дорогу маркитанту, катящему ручную тележку с мешками бобов. Тот, не сбавляя шага, рыкнул: «посторонись, шлюхин сын!». Услышав эти слова, мальчишка замер, а потом вдруг швырнул наземь поленья и бросился на обидчика.

      Привлеченные шумом солдаты бросились разнимать драку, но в молчаливого Орсо, почтительного со всеми и каждым в лагере, словно вселился бес. Он с воплями и бранью размахивал руками, пытаясь вцепиться маркитанту в горло. Двое пехотинцев оттащили его от торговца, а тот поднялся с земли, брезгливо отирая с губ кровь, подошел к беснующемуся подростку и с размаху ударил под дых:

      – Ишь, разошелся, крысье семя, – сплюнул он, снова замахнулся и отвесил Орсо оплеуху.

      – Но-но, будет, – осадил его один из солдат, но маркитант уже шагал прочь.

      Тем же вечером Орсо, свинцово бледный, с опухшей от удара скулой и хрипло дышащий, стоял перед Сантьяго. Командир спешил ужинать, находился в прескверном расположении духа, а потому без предисловий рявкнул:

      – Какого черта на тебя нашло? Ты кем себя возомнил, мелочь?

      Мальчишка поднял на офицера глаза в красной сетке лопнувших сосудов:

      – Он оскорбил меня. Моя мать была честной женщиной.

      – Футы-нуты! – издевательски протянул Сантьяго, – дон Орсо обижен! Не угодно ли вызвать маркитанта на дуэль? – и тут же сбился с высокопарного тона, – ты мне это брось! Тут военный лагерь, а не мадридские переулочки! Мало ли тебя разными именами кличут? Заморыш, подранок, бестолочь. На всех с кулаками кидаться станешь?

      – Нет, – отрезал Орсо, – я сам знаю, что я заморыш и подранок. А может, и бестолочь. Но никто не посмеет оскорблять моих родителей. У меня ничего больше нет, кроме памяти о них. И я никому не позволю поганить их честь.

      Сантьяго несколько секунд смотрел в глаза мальчишки. А потом уже без злости фыркнул:

      – Романтичный идиот. Какая, к бесам, честь? Честь в наше время – дорогой товарец, она не всем по карману, заруби на носу. Честь… Миром, Орсо, правит страх, запомни это. Страх, и ничего более. Не можешь внушить его – не лезь, голову откусят, как цыпленку, и честью не подавятся.

      Подросток сдвинул брови, лицо вспыхнуло пятнами румянца:

      – Почему страх, капитан? А как же сила, власть, любовь… ну, та же честь, в конце концов?

      – Все это лишь разные