Эланус. Урсула Познански

вот это ключевое место во всем разговоре. То, чего боялась Линда, должно быть намного страшнее, чем предположение, что об их связи могли узнать.

      Он не отрывал взгляд от экрана компьютера. Вот Линда бросила на землю сигарету и раздавила ее ногой.

      «– Ты думаешь, это шантаж? Но это же сумасшествие!»

      Лучше всего было бы сейчас остановить запись, так как с каждой минутой Йона чувствовал себя все хуже и хуже. Если у него есть хотя бы немного чувства приличия, то он должен пойти завтра к Линде и рассказать ей всю правду. Сказать ей, что это он написал записку и подсунул ее ей. И что это не шантаж, а просто плохая шутка – небольшой реванш за то, что она ему наговорила.

      Но ему стало не по себе от того, что могло бы случиться потом. А что, если письмо действительно стало причиной самоубийства Лихтенбергера? Тогда Линда не стала бы скрывать ни от кого эту правду, и Йона не представлял, как бы он смог жить дальше, зная, что виновен в смерти человека….

      «– О, боже, нет! Не говори так, – всхлипывала Линда на экране, разговаривая по телефону. – Пожалуйста. Мы справимся с этим. Может, я и ошибаюсь. А даже если нет, мы можем…»

      Кого пыталась успокоить Линда? Лихтенбергера? Был ли это их последний разговор?

      «– Мы выдержим это, вместе выдержим. Скажи, где ты, и я приду к тебе… Нет! Давай обсудим все спокойно, может, речь идет совершенно о другом».

      Запись закончилась, Йона опустил крышку ноутбука. Он чувствовал себя ужасно. Сегодня он не будет, пожалуй, запускать Элануса. И уж тем более за Линдой – он слишком боялся того, что мог бы увидеть или услышать.

      Зато ему пришла в голову другая мысль. Жена. Беата Лихтенбергер. В кармане у Йоны до сих пор находился конверт, который он забрал с собой.

      Будет лучше, если завтра он вернет его на место, пока кто-нибудь случайно не обнаружил конверт у него.

      Он поднял куртку, брошенную им по возвращении домой, и руками нащупал конверт. Затем вытащил его.

      Адрес был написан от руки очень ровным почерком. Отправитель указан не был. Конверт был толстым.

      Йона попытался на ощупь определить, что было внутри. Это было точно не письмо. Ну, разве что кто-то захотел очень много всего рассказать.

      Может быть… фотографии? Фотографии, которые могли бы показать Линду и Лихтенбергера в недвусмысленных ситуациях? В таком случае было бы лучше не возвращать конверт, а уничтожить вместе с содержимым, чтобы никто больше его не увидел.

      Но не мог же он решить, что делать с этим конвертом дальше, не посмотрев, что же действительности лежало там внутри?

      Йона боролся сам с собой. Он сказал себе, что собирается нарушить тайну переписки только потому, что не хочет причинять еще больше боли Беате Лихтенбергер. Но понимал при этом, что обманывает сам себя.

      И все же Йона достал ножницы из письменного стола и резким движением открыл конверт, надрезав его ножницами вдоль края. Увидев содержимое, он не мог поверить своим глазам.

      Это были деньги. Сплошные пятисотенные купюры в евро, целая стопка.

      Йона сел на свою кровать и уставился на банкноты лилового