Тайна старого городища. Константин Гурьев

так разошлись», – удивился Воронов. Бубнение стало громче. Услышав вновь какой-то резкий звук, Воронов после короткой паузы все-таки решил подняться и выйти к спорщицам.

      Он уже был возле двери, когда Ирма подошла к двери и со словами:

      – Тише ори, Лешу разбудишь, – заглянула внутрь.

      Видимо, она сделала это специально, потому что за тот краткий миг, пока она заглядывала в комнату, в такой темноте ничего нельзя было разобрать. Кроме того, она, отходя, закрыла дверь неплотно, оставив довольно большую щель.

      Воронов замер у двери. Все происходящее ему не нравилось, и он обратился в слух.

      Ирма, видимо, вернувшись к столу, села и заговорила так, чтобы Воронову все было слышно.

      «Интересно, – подумал он, – Ирма услышала мои шаги и потому открыла дверь, или она открыла и стала говорить громче, чтобы разбудить меня». Впрочем, раздумывать было некогда, потому что беседа явно обострялась.

      – Ты что, думаешь, давно не виделись, так я все забыл? А, моя неверная первая любовь? – Мужской голос был переполнен сарказмом.

      – Да, пошел ты, «любимый»! – не сдерживала себя Ирма. – Верность ему подавай! Надо мной вся Балясная ржала, как кони! В моей кровати мою же лучшую подругу трахал, а я вернулась не вовремя!

      – Ну, так, ты ведь говорила, что ближе к обеду вернешься! – хохотнул мужской голос.

      Снова раздался глухой шум, и мужской голос продолжил:

      – Ты, Ирма, не ерепенься! Характер твой, может, и остался, да мне на него наплевать!

      – Наплевать ему, – после короткой паузы усмехнулась Ирма. – А чего же ты, Феденька, прибежал как цуцык? Соскучился? Кровать решил проверить?

      – Да, по хрену мне и ты, и твоя кровать, и твой хахаль!

      Федор, как его называла Ирма, говорил шепотом, но это не ослабляло накала его голоса.

      – Ты мне комедию тут не ломай! Дураков тут нет, время всех учит!

      – Да ты, как был дураком, так и остался, и время тебе не поможет, – сдавленно выдохнула Ирма, но что-то в ее голосе изменилось. Появилась какая-то неуверенность.

      Видимо, это понял и Федор, потому что заговорил совершенно иначе – уже не шепотом, а голосом. Очень негромким, но – голосом.

      – Эх, Ирма! Называть-то меня ты хоть как можешь. Твоя правда: я тебя до сей поры люблю. Но я-то один, а должна ты многим…

      – Да нет на мне долга.

      Ирма тоже говорила другим голосом. Уже без запала, без злости, устало и почти обреченно.

      Оба молчали.

      После паузы Федор спросил все так же тихо, рассудительно:

      – Ты сейчас-то зачем комедию ломаешь, Ирма?

      И снова замолчал.

      – Не ломаю я ничего, Федя.

      Ирма говорила обычным голосом. Негромко, но уж вовсе не шепотом.

      – Я там ничего не брала. Была? Да, была! Но ничего не брала, потому что там уже ничего не было. Ни-че-го! – отчеканила она по слогам.

      Снова повисло молчание, которое прервал долгий и тягостный вздох Федора:

      – Ладно, пойду я. Я-то ведь хотел, чтобы все по-культурному решить, а ты, вижу, все свою линию гнешь.

      По звукам