Последний богатырь. Николай Шмигалёв

«изюминка».

      – Мы красивые! – выдали очередную версию из толпы.

      – Тьфу ты! – сплюнул священнослужитель, разглядев в толпе мило улыбавшегося и строившего всем глазки деревенского цирюльника Гламурю. Давно поп хотел его предать анафеме, да понимал, что сами со старостой виноваты. Их решением Гламуря в город по квоте уезжал учиться на цирюльника, а что вернулось, одному богу известно (да и известно ли?)

      – Эдак мы до греха «довикториним», – в сердцах бросил пастырь. – Неужто не вспомнили? Я же на каждой воскресной службе вам как говорящий попугай талдычу об этом.

      – Мы, рунийский народ: добрый, терпеливый и толерантный. Мы должны держать хлеб за пазухой, подставлять другую щёку, прощать близкого, поднимать низкого, не опускать склизкого, не рыть яму другому, если попросят прикурить, отдавать табак вместе с тулупом, – заученно произнёс знахарь Ремул Аврагович, единственный из прихожан, кто добросовестно конспектировал «лекции» отца Горлампия. – Вы, Ваше преподобие, отец Горлампий, это имели в виду?

      – Да, да, дорогой Ремул Аврагович, – украдкой смахнув слезу умиления, наивно улыбнулся батюшка. – Я хотел сказать, что не пристало нам, руничам, сироту на наших глазах взращённого, по беспределу пускать. Гуманность – вот же, растудыть её, основная черта наша!

      – Этого «сиротинушку» оглоблей с ног не собьёшь, – проворчал в бороду староста, но накалять обстановку не стал, уже громко вслух сказал не то что думал. – Эх-х, ладно, пусть живёт, холера.

      – Да что же мы звери, что ли! Племяш, как-никак! Жаль парня! Молод, горяч! – совсем по-другому заговорили мужики, «вспомнив», какие они все из себя «гуманные» и «сердобольные» на самом-то деле. – Главное, живы все! Пусть и он живёт! Пусть! Нехай!

      У отца Евлампия, оглядывавшего свой приход, вновь сентиментально затуманился взор.

      – Чего уж, пусть живёт, – вывел батюшку из прострации староста Терофей. – Но надо решать по Перебору кардинально. Какие будут предложения?

      На стихийном сельском сходе воцарилась звенящая тишина, изредка прерываемая вздохами виновника «торжества» и накатывавшимися на берег волнами сверхнового озера. Никто не знал, что можно предложить в такой ситуации, когда и «на кол» нельзя, так как дюже гуманные, и без внимания такой вопиющий проступок оставлять не можно.

      Устав ждать предложения, староста вновь взял слово.

      – Предлагаю, значит, изгнать Переборьку из деревни! – сурово промолвил дед Терофей, потупив глаза: видно нелегко было такое предлагать даже наиболее пострадавшему в катастрофе (в том плане, что староста был самым зажиточным человеком в общине). – Путём открытого голосования. Кто за?

      Староста сам первым поднял руку, что означало, что он уже «За». Остальные обернулись к отцу Горлампию: что скажет духовный лидер и наставник насчёт гуманности в этом случае.

      Достав из-под ризы батистовый платочек, батюшка промокнул лоб, покрывшийся холодным потом, и задумался.