.

– заколебался Терентий, – не знаю. Тебе видней.

      – Ох, сынок, сынок, – вздохнула Фадеевна и подняла, наконец, голову, – не злоупотребляли б вы с Танечкой. Самогонка – дело, конечно, хорошее. Да уж больно много вы ее сёдни напробовались. Вредно это для печени, и для ума пользы мало… Что-то заболталась я с тобою, Терешенька. Поздно ужо, спать пойду.

      Фадеевна отложила недовязанный половичок, поднялась с лавочки и нетвердой походкой вразвалочку двинулась к себе в уголок-комнатку за печкой.

      – Доброй ночи, голубчики, – только и слышали Терентий с Татьяной.

      – Доброй ночи, мамка, – отвечали в голос супруги.

      А потом выключатель щелкнул, и мутная лампочка под обсиженным мухами самодельным абажуром погасла.

      Полежали Терентий с Татьяной в растерянных непонятках до момента пока из-за печки бабкин храп с присвистом характерным не раздался, легонько помиловались с полчасика, да и тоже веки смежили до самых утренних петухов…

      И на следующий вечер ничего не произошло из ряда вон выходящего. И на послеследующий. И всю неделю спокойная жизнь ни на минуту не прервалась.

      У Терехи от волнения сон пропал. Танюха кажное утро сама не своя, огрызается как с похмелюги, а сама накануне ни капли в рот не брамши. Да и слободчане сердобольные интересуются: «Уж не заболела ли наша Фадеевна? Мож, лежит при смерти, а мы и не в курсях?»

      – Да нет, вроде бы, все с мамкой нормально, – жмет плечами Терентий, а у самого кошки на душе скребут.

      В общем, недельки через две нервы по всей округе начали сдавать.

      В очередное утро подошел к Терехе дед Митяй, что живет бобылем в избенке напротив, взял мужика под локоть, отвел в сторонку, да шепотом и говорит:

      – Ты б, Тереха, в поликлинику смотался, что ли. Дохтура б вызвал. Чтой-то боязно мне за мамку твою. Да и все наши людишки-то в недоразумениях ходят. Уж две недели прошло, а Фадеевна молодухой не обращается, на метле не летает, скотину не пугает… Ох, боюсь, не к добру это.

      – А что?! – обрадовался Терентий. – И схожу к Лаврентий Андреичу, к нервотерапевту, у коего мамка моя на учете последних два десятка лет наблюдается. Мож, посоветует чегось? Мож, самолично приедет, посмотрит чё к чемусь?

      Так и сделал.

      Прибыл следующим днем к Самохиным психотерапевт Лаврентий Андреевич, муж ученый и во всех отношениях уважаемый. Осмотрел Фадеевну, фонариком в зенки старухины посветил, молоточком резиновым по коленкам постучал, виски круговым движением в левую сторону погладил, да только не нашел ничего подозрительного.

      Вышел из бабкиной комнатки, вымыл под мойдодыром руки с вонючим хозяйственным мылом, да изрек:

      – Все нормально, Терентий Вениаминович, с вашей матушкой. Здорова, как корова.

      И захихикал. А Тереха с Танюхой глазищи вылупили. И дед Митяй, что рядышком стоял, языком поцокал.

      – Ай, дохтур, – покачал головой старик, – как же нормально-то?! На метле не летает?

      – Не летает, – кивнул врач.

      – Голой