Черное солнце эросов. Фотис Тебризи

к моим смертным щиколоткам.

      Ты сбил их Великой Волною,

      Колесницы разлучения с Тобою,

      Чернокрылый Отец в черном хитоне непостиженья,

      Отрок светоуханногиацинтовокудрый, внезапный.

      «Капельки дождя во вкрадчивом веяньи ветра…»

      Капельки дождя во вкрадчивом веяньи ветра.

      Мотылек перестал биться, сбивая с крыльев пыльцу.

      Он распят. Завтра он станет Солнцем,

      Которое стало Мотыльком и распялось.

      «Меня учил не унывать Владыка…»

      Меня учил не унывать Владыка,

      Хотя другие бросили, увы,

      Гнушаясь смрадом от моих одежд.

      Лишь Он мне лил на слипшиеся кудри

      Ценнейший мускус, так что забывал

      И вспоминал я то, что сокровенно.

      И нет другого таинства, поверь.

      Лишь Бог со страстною любовию бесстрастной,

      Лишь Бог с необоснованной, безликой,

      И безлюбовной страстию любви!

      Метаморфосис двенадцати котов

      Неизбывною жизнью болею,

      Тщетно в мире взыскуя надежду,

      Но к руинам пичужною трелью

      Ты зовешь меня, Знаемый прежде.

      Мы в подвалах резвились, искали

      Пропитанье: кузнечиков, змей,

      И было такое незнанье знанья

      Сильней и смелей…

      Зрачки как горчичные семена.

      Нам давали призрачные имена:

      «Марлен Дитрих», «Полосатый убийца»,

      «Райский котик», «Плюшка», «Рыжий»,

      «Серый», «Кеша», «Пряник»,

      «Утешение блох», «Внезапный»,

      «Змеелов преискусный Вакхишка»,

      И «Прекраснохватающий мышку».

      Мы порхали порфирно, острые когти впуская

      В плоть рубиностеклянную мышей,

      Лягушек и змей веероюрких.

      Раз иной добывали кузнечиков,

      Горных цикад – перламутровоглазых певуний,

      А бывало, и птах быстрокрылых

      В трепете низвергали в траву.

      Люди в уединенной горной пустыне,

      Отшельники калив бессмертных,

      Мальчики-созерцатели из песка

      Нам давали

      Дар морской лозы, пленительно соленой,

      Хотя вовсе безвкусной,

      Плод пучины блистающей моря:

      Октоподов, супьезок бросая,

      Требуху морских дивных животных.

      И вот мы, радостный клич издавая,

      Заглушающий Патроклоахилловы кличи,

      Наподобие дудочек иерихонских,

      Бросались к исполненной миске.

      Наша жизнь была мигом пред Богом,

      Но Господь изменил нас, как камни, объяв:

      Манна нежная пала, как египетской земли

      Оранжевый прах. Бог нас в хлеб превратил,

      Нежно-мягкий, будто бы пир уготовив ума.

      Мы воскресли с мертвым умом,

      Глубоколиким, прекрасноуханным:

      Строй котов, строй мужей совершенных,

      Мужей непорочных, жрецов.

      – Но как было то? – Сумею ль поведать, Панкаллий?

      Лучше же Каллистом я нареку тебя,

      В речи искусный, прекрасный.

      Десять лет ты скрывал нашу тайну.

      И