Фантазия в tempo rubato. Роман-трилогия о новейшем матриархате. Первая часть «Украденное время». Михаил Левин

Начинал он работать с утра, как и все, часиков с восьми. Напарником его по полю, механизатор Петрович, в любое время года покрывающий свою буйную, не очень чистую головушку выцветшей, грязной кепочкой с якорьками, запускал барабан и лихо крутил баранку кормозаготовительного комбайна «Ярославец». Ровно в двенадцать дня, докашивая очередную полосу свекольной, жирной ботвы и переросшего клевера, с воем перемалывая зеленую массу в так называемый «силос», Петрович останавливал комбайн, лихо выскакивал из кабины и громко так, настойчиво, кулаком стучал по железной крыше трактора, ползущего рядом и тянущего огромную, силосную телегу, куда все это… и сыпалось.

      Он стучал и словно контуженный, легко заглушая рокоты двигателей, орал: «Борька, бля! Харэ кировать на хуй! Пора кировать! Стоп машина бля! Вылезай!»

      Увязать «харэ кировать» и «пора кировать» по смыслу… ну, наверное, могли только знатоки русского языка, да еще и увлекающиеся именно местным, ярославско-вологодским диалектом. На самом деле все было просто.

      «Кировать» на сельскохозяйственном сленге означало – «косить». Смысл этого глагола уходил своими корнями в старое название барабанов кормовых комбайнов и косилок, а именно «киров». Ну а «кировать» на сленге деревни Выпуки, да очевидно, не только этой деревни, означало – «пить водку». Только и всего.

      Борис, как по команде глушил трактор и вместе с Петровичем под тихое пение птичек, шум елей или аккуратное и усыпляющее накрапывание дождичка, постукивающего по железной кабине, размеренно пил. Все было у них слаженно, распределено. Не произносилось не единого, никому не нужного слова, даже звука. Борька разливал водку в граненые стаканы, протертые только что масляной тряпкой от травы и муравьев, а Петрович, так трогательно и по-домашнему чистил сваренные женой Людмилой, в крутую, белые, крупные, деревенские яички. На этом рабочий день «кировальщиков» заканчивался. Петрович спал в кабине или траве, если позволяла погода, а Боря, погрустив немного, пешком отправлялся в деревню. В каждый такой дневной «кир», уговаривалась, как правило, одна бутылка «пшена».

      Пока хватало денег, хватало и водки.

      Нестерова с Канаевым, единственных умных студентов, к тому же медиков, да еще и мужского пола, среди прочих девчонок, закончивших первый курс, в деревне уважали. За рассудительные, медицинские советы, измерения давления, пальпацию деревенских животов, вырывание нагноившихся ногтей, за то, что давали в долг деньги и никогда не отказывались от поднесенного стакана. Однажды даже, Боря Нестеров, за рулем трехоски, ночью, вытаскивал из огромной, лесной лужи, застрявший колесный трактор с наглухо пьяным и уснувшим «возницей»…

      Оба привыкли к такой жизни и чувствовали себя в этой деревне нужными людьми. До тех пор, пока… председатель колхоза их не выгнал. Пнув каждого под зад своим грязным сапогом. Запустив еще и поленом. Лишив колхозного довольствия. Обещав не заплатить ни копейки.