Точка с божьей коровки. Изяслав Винтерман

отзовется хоть на половину,

      на четверть боли (не ушла пока),

      восьмую счастья (боль не доконала).

      Века прошли в пустыне и века —

      среди полей, лесов, водоканалов.

      И колесо судьбы (моей судьбы),

      проехавшись по всем, завязнет в прахе.

      …Я возвращаюсь в рай. Грехи, мольбы —

      лишь напрокат одолженные страхи.

      Exegi monumentum (II)

      И сто процентов – буду я кому-нибудь любезен

      за то, что с гор, лесов, полей, морей и бездн

      я к жалости и милости взывал.

      Срывался на слова, но продолжал быть эхом —

      по молочаю, по дорожкам, где лишь пехом

      и молча. Стоп, привал.

      Сползая тенью, тьмой цепляясь за кустарник,

      к забытым навсегда я поднесу фонарик:

      всех узнаю́ я здесь —

      и я один из них, кто эхом или тенью,

      и словом, и строкой, и всем стихотвореньем

      жив и не умер весь.

      «Вода течет, набирая мужскую силу…»

      Вода течет, набирая мужскую силу,

      по глиняным трубам, по насыпным валам.

      Входишь в бассейн харибду любить и сциллу —

      голые их тела плывут по волнам.

      Можно любить, желаний своих не пряча,

      грудь полновесную, полный тепла живот.

      Каждое утро жизнь начиналась с плача

      и заплеталась струями слов и вод

      по мрамору пола и чистому небу лепному,

      где солнечный ветер метет лепестки.

      Душа погружается полностью, по-любому,

      в желание страсти на глубину тоски.

      «Мне нравятся разгон и замедление строк…»

      Мне нравятся разгон и замедление строк,

      нехватка звука, провал в глубину.

      Жужжал кукурузник, летел на войну

      с друзьями, с точкой росы – прыг-скок

      по воздушным ямкам. По ямочкам твоих щек —

      скачет взгляд мой. Истончается голосок —

      спеть ему хочется, как без сожаленья с тобой порвать.

      Несильный удар, нисходящий шок.

      Бледный кто-то присел на мою кровать,

      разрушил ясность последних минут,

      на которые я рассчитывал, как на целую жизнь.

      Мир летит в те края, где меня не ждут…

      Я ни пасть, ни взлететь не могу – хоть вставай-ложись!

      Луна расплывчата – глаз-хризолит.

      Луч полоснет по сердцу. Торможение и разгон? —

      Ку-ку! Кукурузник летит, росою по самое горло залит.

      Нитью стальной разрезает его горизонт.

      Глубокий желтый

      (Цикл)

      1

      Осень – плацкарта в небесную глушь.

      Едешь, шумишь по заоблачной пы́ли

      между холмами и окнами луж,

      вздутой листвы на невысохшем иле.

      Вверх устремляется рой мотыльков.

      Осень потерями или дарами

      нас погребает на сотню веков,

      желтою глиной сползая на мрамор.

      Дважды обжегся сегодня с утра:

      тем, что пришел, и горящей тобою.

      Бледным на вид угольком из костра,

      вложенным