Точка с божьей коровки. Изяслав Винтерман

ила:

      взгляд – «ну что вы как дети!»

      Я ли, господи, кто я? —

      улыбаюсь с коробки.

      Гибнет время, как Троя,

      в темноте маскировки.

      «Ажурное теченье темных вод…»

      Ажурное теченье темных вод,

      чередованье дерганий и пауз.

      Так едет поезд наш или плывет? —

      Он на мосту, мост над рекою – парус.

      Ни яблочек на станции купить,

      ни семечек в кулечке из газеты.

      И реющая птица будто спит,

      укачиваясь воздухом нагретым.

      Но это только кажется, что взмах, —

      отступит ширь; гнездо – подать рукою…

      А если нет? А если это страх

      растягивает небо над рекою?

      «По осколкам света взбираясь вверх…»

      По осколкам света взбираясь вверх.

      По ветвистой лестнице – выше, выше.

      Stand-up tragedy: хлопаем, руки вверх!

      Можно чуть-чуть ниже! Так и запишем:

      как стоял ты, поднятый в небеса

      по тревоге, бледный худой подросток.

      И светилось сердце, и жгла роса…

      Так углем и сделали твой набросок.

      Нитью капелек – этих ожогов след.

      Даже черным по белому – всё туманно.

      И блестят глаза, поглощая свет,

      и всю ночь его засыпает манна.

      Мы запишем: «Счастлив не будешь ты!

      Но за выслугу, также и нашу милость —

      и несчастным тоже!» Держи листы

      в рваных строчках, сколько тебе не снилось.

      «Фото двух женщин и двух мужчин…»

      Фото двух женщин и двух мужчин —

      тени легли.

      Что отделяет академию генштаба

      от высшей худшколы.

      «Февраль кладут на стол весны…»

      Февраль кладут на стол весны.

      Приходит детский врач.

      Спасает. Нет его вины

      в период неудач.

      Кто только ни спасает нас

      и держит на весу.

      А кто забыл свой день и час,

      не радует весну.

      Шагнули мы в чужой размер,

      размяв не свой простор.

      И нам отмерил землемер

      окно, а цифры стер.

      «Лечит ветер…»

      Лечит ветер.

      В горле шумит прибой.

      Морем лицо умой!

      Если кратчайший путь по прямой —

      нет между нами прямой.

      Щиплет море,

      искрится зеленый свет.

      По проводам простор.

      На перемотке бежит огонь – с вет-

      ки на ветку с гор.

      Белой дорожкой плит,

      колонн, замшелых аркад.

      Море кипит, палит

      солнце. Рассыплется виноград.

      Время – что конокрад.

      «Любя или ругаясь с родиной…»

      Любя или ругаясь с родиной,

      зря говоря:

      «Высоко… ваш… выс-с-с-благородие,

      всё зря, всё зря…»

      А родина – в лице прохожего —

      дерюга, стыд.

      Смотри – в глазах созданья божьего

      душа блестит.

      Но ни за что уже не умер бы,

      ни за кого.

      С рассвета наступают сумерки,

      проходит год.

      Вот только отступали белые,

      бежали в тыл.

      И облака, что груди спелые,

      о, я б схватил.

      И прятались в засаде красные —

      мерз продотряд.

      И мокрый шарф, и очи ясные

      всё говорят.

      Вариации

      «Если жить бесконечно долго, ну очень долго …»

      Если жить бесконечно долго, ну очень долго —

      доживешь и до Юрьева дня, и свободы воли,

      голубого периода в сердце, желанной Ольги —

      недоступной всё так же, хотя ни двора, ни школы.

      Ветер с моря подует, меня поцелует пылко.

      Бриз похож на мелодию, тело – на белый танец.

      Можно просто лежать, кузнечиков слушать пилки.

      Если жить бесконечно долго, то рай настанет.

      «Ветер