Точка с божьей коровки. Изяслав Винтерман

услышан, мелкой дрожью встречен.

      Не подводи, блуждая по кольцу,

      я слишком хрупок и недолговечен.

      И я всегда не там, где стоит быть.

      Люблю не тех и никогда – взаимно.

      Сужает время взгляд. В глазах рябит.

      Везде темно искусственно и зимне.

      Восход всплывает краскою глубин —

      взрывоопасной смесью в небе пьяном.

      Кровь заливает, врет, что я любим,

      и дарит свет вторым, небесным планом.

      2

      Надо быть бодрым! А если сонным – хотя бы пьяным!

      Самым быстрым ковбоем Востока – но вот, непруха.

      Показывают, как наказывают. Переменным и постоянным

      током и прочим потаканием телу в присутствии духа.

      То взрыв небесный, то подземный. Пыхтит командир рядом:

      «Ложись, вставай, беги, проси у господа помощь…»

      Я командую только собою, не всем отрядом.

      Позади меня прах и пепел, товарищ – ни фрукт ни овощ.

      Только дождь позади меня – груда гудящих капель,

      тысячи одноклеточных образцов долгополых шинелей.

      Я тяну свое тело по грязи плюс телефонный кабель.

      Свет и связь прерываются, господи. «Schnelle, schnelle…»

      «Слышу, как взрываются бомбы в его голове…»

      Слышу, как взрываются бомбы в его голове,

      как по трубочке время пенится, точно cola.

      Тошнокола со дна стакана, пей даже две —

      я не пью, в глазах твоих блеск блуждающего осколка.

      Свет дыханием сырости зачат в смертельные дни.

      Жизнь короткой и славной будет (эй, хватит булькать) —

      как узнать бы точнее по солнцу, по ветру и

      по луне на струнах моста в колыбельной люльке,

      что еще приготовит время. Зимы пирог?

      Взбитый снег на сухом корже, снеговик с лопатой!

      Я хочу ощутить сквозь кожу, как ты продрог,

      и дрожать до конца с тобой под стеклянной ватой.

      А потом теплом защекочет небо, зашевелит.

      Разморозятся облака, поплывет картина.

      Я хочу ощутить сквозь кожу, как жизнь болит.

      И тепло на лице, будто солнечная урина.

      «Снаружи идет война, я, конечно, годен…»

      Снаружи идет война, я, конечно, годен.

      Здесь мои стол, кровать, в кровати жена.

      Значит, этот с ней рядом – я, а не меч господень.

      Снится покой. Внутри тишина.

      И берегу себя, но когда воюю,

      впадая в чужие «я», я – агент двойной,

      вспоминаю немецкую сторожевую,

      дворового дебила, гонявшегося за мной,

      полеты в космос, балеты, фронты, атаки,

      потоки страха, по́том въевшуюся боль,

      хитрована с женой и сыном, бесстрашных даки,

      до победы бьющуюся голь.

      Пото́м всем достанется на орехи,

      на мыло, на водку от победителей войн.

      Снаружи идет война. Саперы, морпехи,

      крысы штабные, вести с передовой.

      «Человек лежит, читает, никому не мешает…»

      Человек лежит, читает, никому не мешает.

      Другой приходит: «Помоги снять сапоги, дорогая!

      Умаялся!»