Дитя. Фиона Бартон

блестящие волосы, длинные ресницы, точеные розовые скулы – в общем, как у Джуд. У меня же были вьющиеся темно-каштановые волосы, которые никак было не уложить, и круглое лицо. Я терпеть не могла это свое лицо. Я, помнится, подолгу стояла перед зеркалом, вытягивая себе кожу, точно она была из пластилина, пока не начинали болеть щеки. Джуд говорила, что все девчонки-подростки через это проходят.

      Уилл, должно быть, заметил, как я его разглядываю, и улыбнулся. Мать этого не видела, закрывая входную дверь, так что его улыбка осталась между нами, вызвав во мне легкий трепет. Он мог бы стать и моим другом, подумала я тогда. Или папой.

      – Как насчет чая? – спросила Джуд, провожая его в гостиную.

      – С удовольствием, – отозвался Уилл. – Как у тебя тут замечательно.

      Я отправилась в кухню. Помнится, наливая чайник и подыскивая две одинаковые чашки, я задалась вопросом, что это за мужчины носят кольцо на большом пальце.

      «Ему, вероятно, где-то около сорока, – подумала я, насыпая заварку в чайник. – Все равно что дедушка в ботинках на высокой платформе». Усмехнувшись такому сравнению, я понесла поднос в гостиную.

      Профессор между тем успел скинуть сандалии и сидел по-турецки на софе. Его ступни на диванной обивке казались мягкими и белыми, точно хлеб.

      – Поверить не могу, что ты здесь! – разливалась тем временем мать.

      «Она сама на себя не похожа. Да и на адвоката тоже», – подумала я и раздраженно грохнула на столик поднос, выплеснув молоко прямо на сахар.

      – Извините, – произнесла я без всякой искренности в голосе.

      Джуд явно разозлилась, но Уилл дернулся вперед, едва не кувыркнувшись со своей позы гуру, чтобы помочь удержать стол в равновесии.

      – Ничего страшного, – сказал профессор. – Просто перед употреблением смешали.

      И они с Джуд рассмеялись.

      Шутки его я не догнала, но, когда мать принялась вытирать то, что пролилось, Уилл мне быстро подмигнул.

      15

      Понедельник, 26 марта 2012 года

Джуд

      Джуд взяла с сушилки тарелку, чтобы положить тост, и, увидев приставшие к ней следы чечевицы, сразу бросила в раковину.

      Дочь вчера почти что не притронулась к еде. Обычно это было ее любимое блюдо – еще в давние времена, когда Эмме было лет восемь или девять и они только вселились в арендованный викторианский особняк на Говард-стрит. Конец семидесятых выдался для Джуд очень нелегкой порой: она пыталась продвинуться по своей новой карьерной лестнице, одновременно ухаживая за маленькой дочкой, – однако плата за жилье оказалась небольшой из-за его неудачного расположения. А Эмме, судя по всему, было не слишком важно, где жить. Она, в общем-то, всегда существовала в каком-то своем маленьком мире.

      Закрыв глаза, Джуд почти физически ощутила тот запах, что царил в их доме на Говард-стрит, – этот вездесущий запах сырой штукатурки в сочетании с ее любимыми духами. Царскими хоромами то жилье, конечно, было не назвать, однако у него имелся свой особый стиль. В доме при входе был широкий холл, выложенный