XX век: прожитое и пережитое. История жизни историка, профессора Петра Крупникова, рассказанная им самим. Гунта Страутмане

сам отказался от щедрого предложения. Дело было не в деньгах. Я не хотел выглядеть нищим среди богатых. Тамошние ученики, например, после школьного бала вполне могли отправиться домой на такси. Я себе такого позволить не мог. Нет, это не по мне.

      Нужно было думать о школе попроще. Были такие, где годовая плата составляла 150, 200 латов. Тоже много, но иного выхода не было. Одна школа, в которой преподавали на иврите, находилась на улице Лазаретес, 3, она давала, по слухам, глубокие знания. Но там была строгая идеологическая – сионистская – ориентация: выпускникам следовало ехать в Палестину. Все школьники осваивали сельские рабочие навыки – или в латышских крестьянских хозяйствах, или в еврейских колониях Палестины. Фрицис Берг, старый коммунист, рассказывал мне, что в те годы вместе с одним коммунистом-евреем поехал в Палестину, чтобы убедить перебравшихся туда молодых людей вернуться в Латвию, дабы бороться за победу социализма здесь. Он вспоминал: «Познакомился с одной девушкой. Кто она? Дочь богатого рижского фабриканта. А руки – в сплошных мозолях». В Палестине были и другие известные рижане. Там они сделались настоящими крестьянами, умели и коров доить, и справляться с другими сельскими работами. В этом направлении и работала гимназия на Лазаретес, 3. Но я не был сионистом и древнееврейский язык меня не занимал.

      В конце концов, по методу исключения, оставалась одна- единственная школа – так называемая гимназия Берза, по имени директора Исаака Берза. Уже теперь, совсем недавно, я познакомился в больнице Страдыня[49] с врачом по фамилии Берзиня. Говорила она по-латышски хорошо, но с явным русским акцентом. Узнав, что она еврейка, я спросил, не из Резекне ли она. «Да, наш род происходит из Резекне», – ответила новая знакомая. Берзиньш, Берзиня (по-латышски – березка) – одна из самых распространенных латышских фамилий, а Берзиньши-евреи, по моим наблюдениям, как правило – выходцы из Резекне. Я с одним таким Берзиньшем служил в армии.

      В гимназии Берза преподавали на языке идиш, здесь ощущались традиции Бунда (и сам директор был «бундист» с коммунистическим прошлым). Я на идиш не умел ни говорить, ни читать, ни писать, у нас в семье им не пользовались. То был язык другой части еврейского народа, и до 1934 года я его и слышал-то разве изредка где-нибудь в магазине. Оказалось, разница с ивритом и в языковом, и в общекультурном смысле разительна. Когда я ныне в Германии рассказываю иногда об этой школе, там изумляются – ведь это чистая этнография!

      Короче говоря, я поступил в школу Берза, где платить нужно было всего сто латов в год, притом со скидкой. Мать пригласила репетитора, и в полгода я научился читать и писать на идиш. Правда, не без некоторого внутреннего протеста. Я этого даже не могу толком объяснить – это просто был не мой язык, я был человеком немецкой и русской культуры. А эта часть моего народа жила совсем иной жизнью. Правда, довольно многие евреи с немецким или русским образованием «шли в народ»: работали учителями в школах, где учили на идиш, или

49

«Больница Страдыня» – так в обиходе называют Клиническую университетскую больницу, с 1958 года носящую имя ее многолетнего руководителя, хирурга Паулса Страдыньша (1896–1958).