Конец Смуты. Иван Оченков

дочка Танечка родилась, а мои родители померли разом. И вовсе некуда стало деваться, да еще братишка вот сиротой остался, с нами жить стал. А муж не любил меня – бил, бывало, а потом и вовсе ушел. Тошно с ним, постылым, жить было, маетно, братика каждым куском хлеба попрекал. Может, убьют, прости меня, Господи!

      Я слушал безыскусный рассказ молодой красивой женщины, которой захотелось немного тепла и ласки в серой беспроглядной жизни, и помалкивал. Наконец ее рассказ подошел к концу, и она переключилась на меня:

      – А ты из Москвы?

      – Да.

      – Никогда не бывала, а теперь и вовсе не погляжу, с этой войной проклятой да смутой. Когда она хоть кончится?

      – Теперь скоро, царя вот выбрали – значит, смуте скоро конец.

      – А сказывали, что царем какого-то немца-басурманина выбрали, правда ли?

      – Нет, он православный, – хмыкнул я.

      – А ты его видел?

      – А как же: вот как тебя. Да и ты, поди, видала, он же с нами сейчас пришел. Ты как рассветет, ворон не лови, а смотри во все глаза. Так царя и увидишь.

      – Ой, да как же я его узнаю?

      – Ну, это просто, у кого рожа самая злая – тот и царь.

      – Правда?

      – Конечно, правда: посмотри на меня, разве эти глаза могут соврать?

      – Ой, врешь ты все!..

      Утром, осторожно высвободившись из объятий, я быстро оделся и вышел во двор. Сладко потянувшись, услышал скрип снега и, обернувшись, увидел невозмутимые лица Никиты Вельяминова и Анисима Пушкарева.

      – Вы чего тут?

      – Так сон твой охраняем, царь-батюшка, – ответствовал стрелецкий полуголова.

      – Я вижу, как вы охраняете, – пробурчал я, – того и гляди, лихие люди украдут государя вашего, а вы, лиходеи, и знать не будете.

      – Грех тебе говорить такое, Иван Федорович, нешто тебя потревожил кто али помешал чему? – скроил умильную рожу Анисим.

      – Видел все?

      – А чего, дело молодое, а я не такой дурак, как твой кравчий или стольники со спальниками-дармоедами. Скоро из царя схимника сделают!

      – Анисим! – повысил голос Вельяминов.

      – А чего Анисим? Я уже тридцать пять годов Анисим! Когда государыня из Стекольны[25] приедет, так то совсем другое дело будет, а сейчас оно и не грех вовсе!

      – Так, всё, прекратили базар! Лучше расскажите – от лазутчиков вестей нет?

      – Тихо все, государь, не знают воры о том, что мы идем.

      – Тогда седлайте коней, нечего засиживаться!

      Никита с Анисимом бросились выполнять распоряжение, а я обернулся и увидел, как на меня изумленными глазами смотрит хозяйка двора.

      – Чего ты, красавица, смотришь так, будто чудо какое увидела?

      – Они тебя государем назвали… – прошептала она еле слышно.

      – Ну вот – видишь, и царя повидала.

      – Прости, государь, – кинулась молодая женщина в ноги.

      – За что простить али неладно получилось? Поднимайся давай, застынешь, чего доброго. Как зовут-то тебя, красавица?

      – Настею…

      Услышав ее имя, я будто окаменел. Перед глазами

25

Стекольна – Стокгольм.