Собрание сочинений. Том 2. 1960–1962. Аркадий и Борис Стругацкие

сказал Гриша со слабой улыбкой. – А я вот еще не дошел и до пятикратной.

      – На втором курсе и не надо пятикратной, – сказал Сережа. Он спрыгнул с подоконника и принялся приседать поочередно на левой и на правой ноге.

      – Ну, я пошел, – сказал Гриша и тоже спрыгнул с подоконника.

      – Что случилось, староста? – спросил Панин. – Почему такая тоска?

      – Кто-то устроил штуку с Копыловым, – печально сказал Гриша.

      – Опять? – сказал Панин. – Какую штуку?

      Второкурсник Валя Копылов был известен на факультете своей привязанностью к вычислительной технике. Недавно на факультете установили новый, очень хороший волноводный вычислитель ЛИАНТО, и Валя проводил возле него все свободное время. Валя торчал бы возле него и ночью, но ночью на ЛИАНТО велись вычисления для дипломантов, и Валентина беспощадно выгоняли.

      – Кто-то из наших запрограммировал любовное послание, – сказал Гриша. – Теперь ЛИАНТО на последнем цикле выдает: «Без Копылова жизнь не та, люблю, привет от Лианта». В простом буквенном коде.

      – «Привет от Лианта…» – сказал Сережа, массируя себе плечи. – Поэты. Задавить из жалости.

      – Подумать только, – сказал Панин. – Какой нынче малек пошел веселый.

      – И остроумный, – сказал Сережа.

      – Что вы мне это говорите, – сказал Гриша Быстров. – Вы этим дуракам скажите. Действительно, «привет от Лианта». Сегодня ночью Кан делал расчет, и вместо ответа – раз! – «привет от Лианта». Теперь он меня вызывает.

      Тодор Кан, железный Кан, был начальником Штурманского факультета.

      – О! – сказал Панин. – Тебе предстоят интересные полчаса, староста. Железный Кан очень живой собеседник.

      – Железный Кан большой эстет, – сказал Сережа Кондратьев. – Он не потерпит старосту, у которого курсанты двух строк связать не могут.

      – Я человек простой, простодушный, – начал Панин, но в это время дверь приоткрылась и высунулась голова дежурного.

      – Кондратьев, Панин, приготовиться, – сказал дежурный.

      Панин осекся и одернул куртку.

      – Пошли, – сказал он.

      Кондратьев кивнул Грише и пошел следом за Паниным в тренировочный зал. Зал был огромен, и посередине сверкало четырехметровое коромысло на толстой кубовой станине – Большая Центрифуга. Коромысло вращалось. Кабины на его концах, оттянутые центробежной силой, лежали почти горизонтально. Окошек в кабинах не было, и наблюдение за курсантами велось изнутри станины при помощи системы зеркал. Несколько курсантов отдыхали у стены на шведской скамейке. Задрав головы, они следили за проносящимися кабинами.

      – Четырехкратная, – сказал Панин, глядя на кабины.

      – Пятикратная, – сказал Кондратьев. – Кто там сейчас?

      – Нгуэн и Гургенидзе, – сказал дежурный.

      Он принес два костюма для перегрузок, помог Кондратьеву и Панину одеться и зашнуровал их. В костюме для перегрузок человек похож на кокон шелкопряда.

      – Ждите, – сказал дежурный и пошел к станине.

      Раз в неделю каждый курсант