Старший оборотень по особо важным делам. Максим Есаулов

на его затылок:

      – Это жизнь, Коля. У меня, вон, тоже свой интерес. Только ты его игнорируешь.

      – Не начинай, – поморщился Арнаутов.

      – Вот когда твой Пашка приведет в вашу мужскую берлогу невесту, тогда взвоешь и сам ко мне прибежишь и попросишься.

      – Я никогда никуда не прошусь! Сочту нужным – поженимся.

      Кожурина на мгновение замерла, а потом, оттолкнув Арнаутова, вскочила с кровати. На ходу накидывая халат поверх черного пеньюара, выбежала в коридор и заперлась в ванной.

      Арнаутов тихо выругался. Как все хорошо было, ведь редко какой выходной удается провести вместе – так нет, надо было ей все испортить. Как будто не знает, как он реагирует на подобные разговоры. Нет, баба – она и есть баба. Даже если провела всю жизнь на следственной работе.

      Арнаутов встал с кровати, подтянул трусы. Выходя в коридор, покосился на синюю прокурорскую форму Кожуриной, висящую на плечиках, прицепленных к дверце шкафа.

      Чего теперь, извиняться? Он бы, может, и извинился, если б умел. Да беда в том, что признавать ошибки он давно разучился. Во всяком случае, разучился признавать их публично. Неспроста ведь не только коллеги, но даже Танька называет его «железным дровосеком», который прет вперед, не замечая оставленных сзади руин.

      Арнаутов стукнул кулаком в дверь ванной комнаты:

      – Таня! Тань, ну ты чего?

      – Ничего, – донесся из-за двери голос, заглушаемый шумом воды.

      – Ты же знаешь, я не люблю, когда на меня давят. Что нам, так, что ли, плохо? Давай без истерик, ладно?

      – Где ты видишь истерику? Я душ принимаю.

      Из комнаты донесся сигнал сотового телефона. Арнаутов с облегчением отошел от двери ванной, разворошил груду одежды на кресле, взял выпавший из кармана пиджака аппарат и ответил на вызов:

      – Слушаю!

      – Николай Иваныч? Здрасьте, это Губин.

      Костя Губин работал в охране Моцарта.

      Арнаутов вербанул его еще год назад, но навар пока был слабый.

      – И где ты пропадал, твою мать?

      – Не было ничего интересного, а лишний раз высовываться…

      – Ладно, давай без лирики. Есть чего?

      – Есть. Надо бы встретиться. Лучше сейчас.

      – Где?

      Пока Арнаутов в комнате обсуждал место встречи, Кожурина стояла перед зеркалом в ванной и смотрела на свое отражение. Морщинки вокруг глаз и в уголках рта, огрубевшая кожа на скулах, седые волосы, которые не берет самая стойкая краска. Хорошо, что их пока мало, но что будет через год, через три, через пять? При такой работе, это уж точно, она не станет выглядеть лучше. И при такой личной жизни…

      Может, ну его к черту, этого Арнаутова? Сколько она его ждет? И будет ждать еще столько же, радуясь, если он хотя бы раз в неделю переночует и раз в месяц куда-нибудь пригласит. Его все устраивает! А когда перестанет устраивать, он забудет дорогу к ней в дом и скажет, что занят на службе. Господи, как надоело!

      Ополоснув лицо прохладной водой, Кожурина вышла из ванной.

      Арнаутов, уже одетый в рубашку и брюки со свисающими подтяжками, стоял посреди