Дыхание. Книга вторая. Ефим Бершадский

рассматривается второе слово, в результате чего каждое явление легко может быть рассмотрено через призму любого другого явления. Я настолько увлёкся возможностями этого комбинационного языка, что не заметил, как мои пальцы проникли в излишне тёплое место под её шерстяной кофтой, и оказались остановленными её чрезвычайно маневренными пальцами, перешедшими в контратаку под поверхностью моего ментана. “Мне не очень нравится твоё показное спокойствие, – снова возникла её голосовая ачарта, – при виде перевёрнутой призмы я уже не могла спокойно усидеть в книжной, и как вкопанная копалась в ней всю дорогу. Взгляни, сколько зиждется на простом, всем известном смысловом переносе. Расскажи, насколько твоё имя вписывается в эту саламандру?” – в этот момент один из её пальцев прочертил впечатляющую по смыслу траекторию, анализ которой потребовал серьёзного напряжения моих умственных способностей.

      – Видишь ли, в силу последней переписи я оказался… – следующая саламандра заставила меня отказаться от намерения уклончивости. – Разделённое на восемь слогов, оно превращается в палиндром путём перерасположения…

      – Сегодня ты можешь называть меня Талией, – зачаровала она меня очередным мыслепроявлением. – Моё завтрашнее имя мы предугадаем после правильного сорокадвухсловия.

      – Ты уже слышала о дружественном числе Мерсенна? – в качестве первого комплимента приступил я. – Речь идёт о числе…

      Что можно добавить?.. Мой пролог не продлился и пары минут, и в ответ она отблагодарила меня столь благожелательной волосовицей, что я едва удержался в рамках радостного очепромедления. Талия… Её забвения календарного семидневия, циклическая полнолунность, интимнозаметная фабулическая поторопливость, губы со вкусом хурмы и имбирные настроенчивости привели меня к поклонению мандолиной и рассыпчатому песочному Вару. Кама и Монокама, подчёркнутые совершенством её любимого числа 496, обратились в определение, почти сравнимое с заветом Дренегара, а галлюциногенное увлечение лесными и прилуговыми грибами… – многого я не понимал, но непонимание её полноохваченной Талии выглядело полноцельнее совпадения наших любимых утренних первоцветов.

      “Я заметила, что ты начал злоупотреблять моей грассоной, – говорила она в минуту приступа слабости доверительно-напитковой, – в мои сегодняшние посылы я ещё не разрешила тебе отменять вечернюю Пату. Вновь ты надумал меня обликовать – а слова, выражающего текущее, не просказал. Подходит ли для прояснения Чаявана? Взглянем через второй основной перевод. Читаем…” – я не слушал, не слушал её, но пальцы… Пальцы… Они вдыхали пыльцу в мои туманные грёзы, я не расставался с ними, ни ночами, ни при свете Луны, даже поблизости с матерью я чувствовал их тихучую ненатужность… Как же их описать без её изгибчатых лаконик? Поверите ли вы мне, но на её левой руке было – поверите ли вы мне? – на левой руке у неё было шесть пальцев. Шесть! Первое совершенное