По ком звонит колокол. Эрнест Хемингуэй

что же это?

      – Она сказала, что с человеком нельзя сделать ничего плохого, если, если это против его воли, и что если я кого-нибудь полюблю, все плохое уйдет. Я ведь тогда хотела умереть.

      – Она правду сказала.

      – А теперь я рада, что не умерла. Я так рада, что не умерла. Ты и правда сможешь меня любить?

      – Да. Я уже люблю тебя.

      – И я смогу быть твоей женой?

      – При том, чем я занимаюсь, мне нельзя иметь жену. Но сейчас ты моя жена.

      – Раз я стану ею, то и всегда буду. А сейчас я – твоя жена?

      – Да, Мария. Да, мой крольчонок.

      Она тесно прижалась к нему, стала искать его губы, нашла, прильнула к ним, и он всем телом почувствовал ее, свежую, новую, гладкую, юную и прекрасную этой своей жгучей прохладой, даже не верилось, что она действительно здесь, в его спальном мешке, привычном и знакомом, как одежда или обувь, как чувство долга.

      – Ну, тогда давай скорее сделаем то, что нужно, чтобы все те, другие, сгинули.

      – Ты хочешь?

      – Да, – сказала она почти сурово. – Да. Да. Да.

      Глава восьмая

      Было холодно, и Роберт Джордан спал глубоким сном. Пробудившись среди ночи, он потянулся и почувствовал, что девушка рядом: свернувшись клубочком где-то внизу, она дышала легко и ровно; от холода, от казавшегося твердым неба, утыканного острыми звездами, от леденящего ноздри воздуха он спрятал голову в уютное тепло спального мешка и поцеловал ее гладкое плечо. Она не проснулась, и он, повернувшись на бок, спиной к ней, и снова высунув голову наружу, в холод, полежал еще какое-то время с приятным ощущением пронизывающей тягучей усталости во всех мышцах и осязаемой радости соприкосновения тел, а потом, вытянув ноги, насколько позволяла длина мешка, опять мгновенно провалился в сон.

      Когда он проснулся на рассвете, девушки уже не было. Он сразу понял это, протянув руку и нащупав нагретое ею место в мешке. Он посмотрел на вход в пещеру и увидел иней, оторочивший края закрывавшей его попоны, и тонкую струйку серого дыма, просачивавшуюся в расщелину скалы, – значит, огонь в очаге уже разожгли.

      Из лесу вышел мужчина, одеяло с прорезью для головы было надето на нем как пончо. Мужчина курил папиросу. Роберт Джордан узнал в нем Пабло и подумал, что тот наверняка ходил ставить лошадей в загон.

      Пабло откинул попону и, не посмотрев на Роберта Джордана, вошел в пещеру.

      Роберт Джордан потрогал рукой легкий иней, покрывший истертую, сделанную из пятнистого зеленого парашютного шелка поверхность спального мешка, служившего ему уже лет пять, и снова поудобней устроился внутри. Bueno, сказал он себе, ощущая знакомое ласковое прикосновение фланелевой подкладки, широко раскинул, потом снова соединил ноги и повернул голову затылком в ту сторону, откуда, как он знал, будет всходить солнце. Qué más da — можно еще поспать.

      Он спал до тех пор, пока его не разбудил рев самолетных двигателей.

      Лежа на спине, он видел их – фашистский патруль, состоявший из трех «Фиатов», крохотных, блестящих, быстро пересекавших небо над горами и направлявшихся туда, откуда они с Ансельмо вчера пришли. Когда скрылись эти три, появились еще девять, они летели гораздо выше, выстроившись в крохотные остроконечные