По ком звонит колокол. Эрнест Хемингуэй

на склоне холма на ветру, пробежала мелкая зыбь.

      – В тюрьме в Вальядолиде нас регулярно брили. Только вот это и выросло за три месяца. Я была в том поезде. Нас везли на юг. После того как поезд был взорван, многих заключенных поймали, а меня нет. Я ушла с этими вот.

      – Это я нашел ее в скалах, где она пряталась, – сказал цыган. – Когда мы уже отходили. Господи, видел бы ты, какое это было пугало. Мы забрали ее с собой, но по дороге несколько раз хотели бросить.

      – А еще один, тот, что был с ними, блондин? – спросила Мария. – Иностранец. Где он теперь?

      – Умер, – ответил Роберт Джордан. – В апреле.

      – В апреле? Но поезд же и взорвали в апреле.

      – Да. Он умер через десять дней после этого.

      – Бедный, – сказала она. – Он был очень храбрым. А ты занимаешься тем же самым?

      – Да.

      – Ты уже взрывал поезда?

      – Да. Три.

      – Здесь?

      – В Эстремадуре, – ответил он. – До сих пор я был в Эстремадуре. Там для нас работы хватает. В Эстремадуре действует много таких, как я.

      – А почему ты теперь здесь, в этих горах?

      – Меня прислали на замену тому блондину. К тому же я знаю эти места еще по довоенным временам.

      – Хорошо знаешь?

      – Не то чтобы очень. Но я быстро осваиваюсь. Кроме того, у меня есть карта и отличный проводник.

      – Старик, – кивнула она. – Да, старик очень хороший.

      – Спасибо, – поблагодарил ее Ансельмо, и Роберт Джордан только теперь осознал, что они с девушкой не одни, осознал он также и то, что ему трудно смотреть на нее, потому что от этого у него сильно меняется голос. Это было нарушением второго из двух правил, которые следует соблюдать, если хочешь поладить с людьми, говорящими по-испански: угощать мужчин табаком и не проявлять внимания к их женщинам, но он вдруг понял, что ему это все равно. Существовало столько всего, что ему было все равно, так почему заботиться именно об этом?

      – У тебя очень красивое лицо, – сказал он Марии. – Хотел бы я посмотреть на тебя до того, как тебе остригли волосы.

      – Они отрастут, – ответила она. – Через полгода снова станут длинными.

      – Видел бы ты ее тогда, после поезда. Она была такой уродиной, что тебе тошно бы стало.

      – Ты чья женщина? – спросил Роберт Джордан, стараясь держать себя в руках. – Пабло?

      Она взглянула на него и расхохоталась, а потом хлопнула по коленке.

      – Пабло? Ты видел Пабло?

      – Тогда Рафаэля? Рафаэля я видел.

      – И не Рафаэля.

      – Она ничья, – сказал цыган. – Она вообще странная. Ничья. Но готовит хорошо.

      – Так ты действительно ничья? – спросил Роберт Джордан.

      – Ничья. Совершенно ничья. Ни в шутку, ни всерьез. И не твоя тоже.

      – Нет? – переспросил Роберт Джордан, чувствуя, как комок снова подкатывает к горлу. – Это хорошо. Потому что у меня нет времени на женщин. Это правда.

      – Даже пятнадцати минут? – поддразнил его цыган. – Всего четверти часа?

      Роберт Джордан не ответил.