Память. Елена Крюкова

кожи дрогнул – и брезгливо

      Пошел, поплыл, смарагдом над стопой

      Босой – завис… Да, хлебом люди живы.

      И ты, старик, изгой, – пока живой,

      Пошарь за пазухой, за кожаной подкладкой,

      Достань кусок, слежал, колюч, тяжел, —

      О, хлеб Любви!.. – ешь, плачь, с ладони, сладко… —

      …хлеб Родины!.. – дух в ноздри не вошел —

      Копьем вонзился – под ребро – навылет:

      Язык, зачуй, – шершавая рука, —

      Старик, твой лоб Борей пилою пилит,

      А снеговые лохмы – близ виска

      Трясутся на ветру, – глотай свободу,

      Грызи и нюхай счастия ломоть!

      Настанет ночь. В заливе нету брода.

      И лед. И грязь. И тьму не побороть.

      И ты один, в плаще, что сгрызли мыши,

      Стоишь на мерзлом, бычьем берегу,

      Хлеб в рот пихаешь, плачешь и не дышишь,

      И слезы замерзают на бегу

      В руслах морщин, в оврагах щек голодных, —

      Ты отираешь голой их рукой,

      Седой мужик, Овидий, раб свободный, —

      Хлеб на зубах, посыпанный тоской,

      Скрипит; скрипит, заснежена, телега;

      Скрипит больной, изношенный хребет.

      О, ешь свой хлеб любви под кровом снега.

      О, пей из моря соль, пока – поэт.

      Пока твой гроб не волокут по брегу.

      Пока не сыплют в яму горсть монет.

      СОН ОВИДИЯ. РОЗОВЫЕ ОДЕЖДЫ

      Этот сон мне приснился не зря.

      Этот сон мне приснился недаром.

      …Император сидел предо мною, горя

      Шелковьем, ярко-алым пожаром.

      Змей из золота – трон сторожил.

      Где павлины, а где опахала?..

      Нищий, скрюченный дрожью до пламенных жил,

      Понял я, что душа жить устала.

      Он разжал свой запекшийся рот,

      Пересохший меж вин и лимонов.

      Процедил: – Ты мой нищий, подземный народ.

      Я – звезда твоего небосклона.

      Ты голодный. Меха съел червяк,

      И гиматий порвали шакалы.

      И во все времена будет истинно так.

      Ты бедняк. Плоть твоя жить устала.

      Я пресыщен, и розова ткань.

      Ярче света зари эти складки.

      Что умеешь ты, дикая, пьяная рвань?

      Обезьяньи прыжки да колядки?!

      Распевать под забором псалмы?

      Клянчить черную сохлую корку?

      Да у звезд – попрошайкой суконным – взаймы

      Жизнь канючить, вертеть, как опорку?!..

      Царь я твой!.. прочь, мерзавец и раб..

      Ишь, подумай, Овидием звался!..

      И пополз от царя, будто маленький краб,

      Я, что пел, пил вино, целовался,

      Я, что был себе Царь или Бог

      Там, на ложе, где листьями мяты

      Пахли груди, – а левый, от сердца, сосок…

      …Вот я – скрюченный, грязный комок,

      Вот – владыка в виссонах проклятых.

      И вцепился когтями я в шелк,

      И в зарю я зубами вцепился,

      И, пока не набросился бешеный волк,

      Я кричал и стихами молился!

      И горел