Падай, ты убит!. Виктор Пронин

вздохнул он.

      – А что японцы?

      – Вот вы не знаете по темноте своей, – без улыбки проговорил Ошеверов, – а японцы, эти потрясающие мастера икебаны, всегда у дома, под окнами сажают широколистные растения… А почему? А потому, что, когда идет дождь, капли разбиваются о листья и шуршат, рождая в душе японца неописуемое наслаждение.

      – А у нас вон корыто под дождем стоит, – заметил Шихин, – тоже ничего звук.

      – Пожалуй, – согласился Ошеверов. – Даже четче. Звонче. Понятней нашему неизбалованному уху.

      Под шум дождя, при свете желтой лампочки Шихин и Ошеверов пили чай. Катю отправили спать, вскипятили еще один чайник, продрогнув, оделись потеплее, теснее сдвинулись к столу.

      Где-то у станции оглушительно громыхнуло, сверкнула молния, на мгновение осветив сад холодным голубоватым светом. Дождь пошел сильнее, корыто у забора наполнилось и уже не звенело под ударами капель. Шаман иногда поднимался, подходил к краю террасы, долго всматривался в шуршащую дождем темноту, потом возвращался и укладывался в углу.

      – Что везешь? – спросил Шихин.

      – Рыбу. Мороженую рыбу. Морского окуня. Филе морского окуня.

      – Ого! – восхитилась Валя. – А у нас за этим окунем такая давка… Только участникам войны да местному начальству и достается – у них отдельная очередь.

      – Но им же положено вообще без очереди? – удивился Ошеверов.

      – Вот те, которым положено без очереди, выстраиваются в свою очередь. И она побольше общей.

      – Ладно, подарю. Плитку-вторую подарю.

      – Будут неприятности? – спросил Шихин.

      – Не должно. Довез хорошо, вовремя… Все в порядке, ребята, все в порядке.

      – А что Салехард?

      – Гори он синим огнем, этот Салехард! Я думал, они любят фотоискусство, жаждут сфотографироваться у настоящего мастера, надеялся, что от заказчиков отбоя не будет… Оказывается, им не до этого. Их милиция не может заставить на паспорт фото принести. Штрафы платят, а сниматься не хотят. Некогда. Понял? Деньгу зашибают. Давай, говорю, портрет сделаю. А он смеется. Сколько заплатишь, спрашивает.

      – А где жил?

      – В фотолаборатории. Среди проявителей, закрепителей и этих… осведомителей.

      – Что-то унюхали?

      – А! Какой-то псих донес в пожарную инспекцию. Так, дескать, и так, спит в служебном помещении. Не положено. Как бы пожара не случилось. Представляешь, я с девочкой беседу провожу, о жизни рассказываю, о себе, ее расспрашиваю, время идет, ночь… И вдруг – стучат! Представляешь?

      – И что? Конфуз? – улыбнулся Шихин.

      – Никакого конфуза. Я взял кочергу и гнал их три квартала. Участкового, пожарника и коменданта. Три квартала, понял? Думаю, не догоню, так согреюсь. В Салехарде, по снегу, в шлепанцах на босу ногу. Представляешь?

      – А девочка?

      – Девочка хорошая оказалась… Чаю за это время вскипятила, хлеба нарезала, постель приготовила… Когда вернулся, мне из бороды снег выбирала. Очень