Последняя лошадь Наполеона. Григорий Александрович Шепелев

я себе ещё раз такое позволю, буду уволена. Но ведь этот спектакль был сыгран!

      – Не спорю. Только это был твой спектакль, а не мой. Тебе так не кажется, моя радость?

      Тамара молча вздохнула.

      – Ты проявила неуважение к публике, – вдруг решил пошутить Корней Митрофанович, – это ясно?

      – Ясно.

      – Иди. Ещёраз нажрёшься – пойдёшь работать уборщицей, потому что ни в один театр тебя не возьмут. Я это тебе устрою. Ты меня знаешь.

      Тамара медленно поднялась. Направилась к двери. Вдруг повернулась. Корней Митрофанович поглядел на неё досадливо.

      – Что тебе?

      – Корней Митрофанович, а Вам нравится Света?

      – Света? Уборщица? Очень нравится. Я надеюсь, ты с ней не дружишь?

      – Да я нормальная. Процедила Тамара с внезапным ледяным бешенством. – Что вы все ко мне прицепились?

      И она быстро вышла из кабинета.

      Глава четвёртая

      В понедельник, который был для работников театра выходным, Соня шла к Эльвире и Даше. Она решила нагрянуть к ним неожиданно, без звонка, поскольку имела основание полагать, что по телефону в гостеприимстве будет отказано. У неё были с ними нормальные отношения, но не близкие, потому что она дружила с Волненко. Анька внушала им опасение. И не только им. Она была слишком шумная, резкая, предприимчивая. Ни одна из этих характеристик к Соне не подходила, потому она, дружа с Анькой, остро нуждалась в общении с чуть-чуть более рассудительными коллегами. В этот день – особенно остро.

      Эля и Даша снимали двухкомнатную квартиру в панельном доме, в нескольких остановках от театра. Соня очень сильно спешила, часто подскальзываясь на льду и взмахивая руками, чтоб не упасть. Мороз щипал её за уши. Руки вовсе одеревенели – перчатки были забыты дома. Когда она стояла перед последней на её пути улицей, ожидая возможности перейти дорогу, к ней подошёл молодой человек с приятным лицом.

      –Девушка, у вас зажигалки не будет?

      Она дала ему прикурить. Глаза его стали наглыми, и он так недвусмысленно раздевал её ими, что по спине бежали мурашки. Выдохнув дым, он проговорил:

      – Да у тебя руки, как лёд! Ты вообще живая?

      – Отвянь.

      Тут вспыхнул зелёный свет. Соня поспешила этим воспользоваться. Ей было очень досадно. Ей опротивели эти взгляды, которые изменяли лица интеллигентных и симпатичных мужчин до неузнаваемости. Порою даже казалось – у них вот-вот отрастут клыки, как у вурдалаков. Соне было приятнее, хоть несильно, видеть другие лица – с не отрастающими клыками, а с постоянными.

      Поднимаясь пешком на пятый этаж, она успокоилась и согрелась. Дверь ей открыла Эля. Если внезапное появление Сони её и обескуражило, то она сумела блистательно это скрыть. Её темные глаза радушно захлопали.

      – Ух ты! Сонька! Привет! Вот это сюрприз! А ну, проходи, давай! Дашка, Дашка!

      – Я мимо шла – дай, думаю, забегу, проведаю, – врала Соня, вешая на крючок пальто, – позвонить хотела, да руки заледенели.

      Эля, заперев дверь, кинулась на кухню,