Проклятие Сталина. Убить значит простить. Александр Шабанов

высокий, статный.

      – Ты меня не узнаешь?

      – Нет, – говорю.

      – Я твой сосед.

      – А! Дядя Слава! – даже с нежностью вспоминаю мичмана. Как он пил, выгонял пинками собаку из своей квартиры, ругался с женой. Вначале с одной, потом – с другой. Как сын этой второй жены украл у меня книгу для офицеров о холодном и стрелковом оружии. А потом книга вернулась, но в ней была вырвана страница с финским ножом.

      – Нет, не курю, ты извини. Дать денег?

      – Дай. Ну, как, ты не женился? Нет?.. А, – понимающе тянет он, пока я молчу. – А я вот здесь, недалеко живу в старых-новых тоже советских домах. Чего стоишь-то?

      – Да вот, лента. Police.

      – Да ты не обращай внимания на эту пустую формальность. Надо эти ленты натягивать по каким-то там нормативам. Европейская регула. А так все через них ходят. Небось, латыши-то украли денег немеряно под покупку этих лент, ради чего они здесь и висят.

      Для дяди Славы «латыш» = «чиновник», как когда-то в Тамбовской губернии в ходе красных репрессий «латыш» = «чекист», и в чём-то оно правильно, как про чекистов, не знаю, а девяносто с чем-то процентов чиновников и вправду латыши, а оставшийся мизер процентов чиновников русские только по паспорту, такая ассимилировавшаяся потёмкинская деревня. Что-то я себя отвлекаю всякими мыслями, лишь бы не выполнять долга… Долга перед тьмой… Долга перед собой… И я прерываю свой поток мыслей.

      – Спасибо, дядя Слава. Понял. Хотел побродить, отдохнуть от работы.

      – Работа-то есть?

      – Да.

      – Великое счастье по нынешним смутным временам. Хотелось бы обратно Союза, обратно России, но за такие мысли сейчас у нас могут и посадить, – и он рассказывает о родственнике, молодом мальчишке, которого Полиция безопасности или «гестапо» прихватила за хвалебный Путину комментарий в интернете и отняла компьютер, мобильный телефон и фотоаппарат. Не отдали, конечно. Украли. Пополнили личное благосостояние, конвертировав противостояние между двумя общинами в свою пользу. Мы тепло расстаёмся с мичманом.

      Ещё не вечер, а то мне опять показалось. Это просто тучка на небо была налягши. Выглянуло солнце. Вперед, и я шагаю через ленту, как в клетку со львами. Нервы ни к чёрту. А всё работа. И моя тяга находить приключений себе на жопу. А что поделаешь, карма, – иду через заросли высокой травы под расползающимися ветвями яблонь с зелёными сосочками будущих яблок.

      Вот я и дома, ха, если это можно так назвать. Через дыру в стене ли, в крыше сияет солнце, оно забивает, заливает печку, не знаю, зачем, печку, или то, что от неё осталось.

      А в печке зола, столько лет прошло, удивительно, да, наверное, это не наша зола, но бомжи здесь не так давно или так давно жили, в заброшенном доме, и зола, это от них.

      Мне хочется пролезть через печь и трубу на крышу, но что-то меня останавливает. Наверное, чувство реальности. Как бы ни казалось мне, что вот за этим поворотом, за печной трубой, на крыше, и будет