Магия безумия. А. Г. Говард

вместе съездим повидать маму.

      По моей шее поднимается волна неприятного жара. Влажность после грозы и белый шум от вьющихся вокруг насекомых лишь усугубляют положение.

      – Пожалуйста, постарайся понять, – просит папа. – Я очень хочу, чтобы она вернулась домой.

      – И я тоже хочу.

      – Значит, надо сделать все возможное, чтобы это произошло.

      Внутри меня, хлопая крыльями, вновь оживает тень. И, поддавшись ей, я напрямую говорю то, что думаю:

      – Да. Ради этого я готова даже прыгнуть в кроличью нору.

      Я хлопаю дверцей.

      Папа сигналит, несомненно желая объяснений. Но я вбегаю в магазин, не оглядываясь.

      Чирикает автоматический дверной звонок, порыв ветра колышет хрустальные каплеобразные подвески на люстре. Я стою как громом пораженная, и под струей воздуха из кондиционера моя сырая одежда становится холодной. Густой кокосовый запах свечей, которые горят вдоль стен, наконец помогает мне расслабиться.

      – Эл, это ты? – раздается из кладовки приглушенный голос Дженары.

      Я откашливаюсь и стискиваю в руке освежитель. Торопясь сбежать, я забыла оставить его в машине.

      – Ага.

      – Ты видела мое платье для выпускного? Оно на стойке.

      Я снимаю со стойки единственную вешалку с платьем, завернутым в полиэтилен.

      Несколько месяцев назад Джен купила в «Нитях бабочки» два платья. Она резала и кромсала их, и в результате получился облегающий корсаж на бретельках, переходящий в расклешенную юбку. Все вместе – сочетание полосатого принта и розовой сетки. Нашитые вручную радужные блестки переливаются на свету, когда я вешаю платье обратно на стойку.

      – Неплохо, – говорю я.

      На самом деле – просто замечательно, и при нормальных обстоятельствах я бы восхитилась очередным модным творением Джен. Но сегодня мне не хватает сил.

      Я бросаю бабочку-освежитель под прилавок, рядом с косметичкой Дженары. Мой махаон приземляется на книжки по мифологии, которые читает Персефона.

      У меня вдруг возникает ощущение, что за мной наблюдают, и я оглядываюсь через плечо на постер, висящий на стене. Это плакат из фильма «Ворон». Персефона обожает главного героя – черный кожаный костюм, белое лицо, черный макияж, постоянная мрачная ухмылка. С этим актером, помнится, связана какая-то тайна. Он погиб на съемках.

      Постер всегда привлекал мое внимание. Даже в плоском изображении взгляд у Ворона очень проникновенный. Он как будто знает меня, а я его. Хотя я ни разу не смотрела фильм, актер кажется знакомым – до такой степени, что я чувствую запах кожаных одежд, скрывающих его тело, чувствую щекой их гладкость…

      «Он здесь». Я подпрыгиваю, когда моего слуха касаются те самые слова, которые недавно сказала муха. Только на сей раз это не шепот, не белый шум, к которому я привыкла. Это мужской голос с ощутимым акцентом кокни.

      Вдоль стен магазина тянутся зеркала, и в них что-то быстро мелькает. Я присматриваюсь – и не вижу ничего, кроме собственного отражения.

      «Он оседлал ветер». Этот голос гулом отдается в моей крови. Порыв холодного ветра прилетает