Тайный коридор. Андрей Воронцов

на «скорой». Что же теперь – возвращаться назад, в школьные времена?

      В раздумьях об этом Звонарев упаковал шинель, направился к выходу и столкнулся с людьми в погонах. Они спросили:

      – Где мы можем увидеть фельдшера Звонарева?

      Это была новая неприятность. Да еще какая! На подстанцию по делу полковника прибыли следователь военной прокуратуры и чин из МУРа – и это несмотря на обещание Немировского, что следствие будет вести КГБ! Они, как и гэбэшники, выставили заведующего из его кабинета и намеревались допросить Звонарева по всей форме, с протоколом, но он сразу заявил им про данную Немировскому подписку. Следователь и муровец переглянулись. По их лицам было видно, что они не в курсе действий смежников с Лубянки. Некоторое время они мялись, не зная, что им предпринять, потом следователь сказал:

      – Хорошо, я наведу справки, на сведения какого именно характера распространяется подписка. Но вы должны понять, что прокуратура осуществляет надзор за всеми делами, независимо от того, кто ведет следствие – милиция или КГБ. Нам все равно придется работать с вами. Когда что-то прояснится, мы вас вызовем.

      Уже через день следователь (фамилия его была Черепанов) позвонил Алексею домой и попросил приехать к нему в прокуратуру. С нехорошим предчувствием он отправился. На Пушкинской улице Звонарев столкнулся с приятелями из Литинститута: они весело валили в «Яму» (так студенты называли подвальную пивную «Ладья») обмывать начало зимних каникул.

      – Старик! – кричали они Алексею. – Не аттестовали и хрен с ним! Набоковскую стипендию[1] получишь! Зальем это дело пивком! Мы угощаем!

      – Дела, – с завистью к их беспечности сказал Звонарев, останавливаясь перед воротами прокуратуры.

      – Какие дела? Здесь, что ли?

      – Здесь, – вздохнул Алексей, вяло отсалютовал рукой и пошел к бюро пропусков.

      Разинув рты, однокорытники некоторое время молча смотрели ему вслед.

      – Замели, – тихо высказал общее мнение приятель Звонарева поэт Кузовков, длинный, худой, с боксерским чубчиком, торчащим из-под сдвинутой на затылок ушанки.

      – Да за что – за уклонение от этих нагрузок, что ли?

      – Вот заметут и тебя – узнаешь.

      В кабинетике следователя по особо важным делам Черепанова было чисто, даже по-домашнему уютно. На окнах висели веселые занавески, в углу стоял столик со штепсельным чайником, чашками, сахарницей, баранками.

      Сам майор Сергей Петрович Черепанов, розовый, крепкий, светловолосый, со смешными тонкими бровями, сидел и слушал по радио инсценировку гоголевской «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». Читали как раз сцену в миргородском поветовом суде.

      – Смешно, – сказал Черепанов вошедшему Звонареву. – Хотя, сказать по правде, в наших районных судах свинья тоже может любую бумажку утащить. Присаживайтесь, Алексей Ильич. – Он выключил радио. – Курите?

      – Курю, – ответил

1

«Набоковской стипендией» в Литературном институте 80-х годов прошлого века в шутку называли материальную помощь (20 рублей в месяц) для лишенных стипендии студентов.