Принимая во внимание. Станислав Рем

состав управления проживает максимум в пятнадцати минутах езды к месту сбора. К тому же часть состава была отправлена на заставы. Ввели особое положение. Со второго по шестое марта. Усилили дежурство.

      На светофоре загорелся зелёный, и Глебский первым сделал шаг на проезжую часть.

      – Иванов вёл себя соответственно обстановке? – переходя через перекрёсток, спросил следователь.

      – А как же? – невозмутимо отозвался майор. – Как все.

      – Понятно. – Андрей Сергеевич стрельнул прищуренным взглядом по собеседнику.

      Малышев прочитал в глазах подполковника недоверие.

      – Сомневаетесь?

      – Да.

      – Ваше право. – Малышев принялся поправлять на голове шапку, которая и так отлично сидела.

      – Иванов со своими обязанностями хорошо справлялся?

      – Нормально.

      – Что значит «нормально»? – Глебский сделал вид, будто не понял ответа.

      – То и значит. Москва претензии к нему имела? Нет. Вот то и «нормально».

      – А с вашей точки зрения?

      – С моей лично? Или всего управления?

      – Начнём с вашей, с личной, точки зрения.

      – А моя точка зрения пусть останется при мне. – Малышев проследил взглядом за машиной «скорой помощи», которая, пронзая воздух сиреной, промчалась по узкой улице.

      – Не хотите попасть впросак? – поддел собеседника Андрей Сергеевич. – Моя хата с краю…

      – Очень даже неплохая позиция.

      – Да. Особенно в данной ситуации. – Глебский наседал.

      – Представьте себе.

      – И что? Душа совсем не болит? Всё-таки близкого человека убили.

      – А вы в мою душу не лезьте! Вы не поп, и я перед вами исповедоваться не обязан, – неожиданно вспылил майор. – Отболела душа! За два года! Пришлют чёрт-те кого, а потом про душу волнуются.

      – Вы Иванова имеете в виду?

      Малышев промолчал.

      – А что так зло? Ведь его не я присылал!

      – Но и мы его к себе не выписывали! – не сдержался Александр Константинович.

      – А почто таким тоном? – решил взять инициативу в разговоре в свои руки следователь. – Посмотрите, как мы раздражены!

      Малышев резким движением достал из кармана шинели носовой платок и, отвернувшись, высморкался. «Идиот! Кретин! Не сдержался, – выругал себя майор, прикладывая материю к носу. – Теперь придётся выкручиваться. Впрочем, какая разница? Всё равно бы, рано или поздно, сорвался. А так, даже к лучшему. Хоть вокруг да около не придётся ходить. Заодно и москвича проверим, чем дышит».

      Спрятав платок в карман, Малышев проговорил:

      – Нас почему-то отшибом считают. Всё, что не нужно, сюда сбрасывают. На перевоспитание, что ли? Только мы ведь не колония. Взять вашего Иванова. Ведь здесь граница! Что, не могли вместо провалившегося партийного чиновника, прислать опера? Или на крайний случай любого кадровика, но из «конторы»? А? И то толку больше было бы.

      – Из ваших слов выходит, Василий Трифонович не справлялся?

      Майор покачал головой.

      – Провоцируете? –