Президент не может умереть. Владимир Гриньков

не глядя на Гареева:

      – Приведи-ка его сюда.

      Тут Гареев понял, что погиб окончательно. Пересек улицу на непослушных ногах, окликнул Хомутова, спросил свистящим шепотом, прежде чем проводить в гостевой особняк:

      – Ты как здесь, мать твою, оказался?

      – Рога привез.

      – «Рога»! – Гареев снова выругался. – Знаешь кто тебя вызывает? Председатель Комитета, член Политбюро!

      Выговорил – и увидел, как посерело лицо Хомутова. Подтолкнул к двери:

      – Давай живее!

      Шеф уже восседал в кресле, лицом к двери, и когда Хомутов переступил порог, поздоровался первым, слегка наклонив голову, тронутую желтоватой сединой. Сесть ему не предложили, и Хомутов остался стоять, а позади него – Гареев.

      – Как ваша фамилия, – спросил Шеф.

      – Хомутов.

      – А имя-отчество?

      – Павел Иванович.

      – В чьем хозяйстве работаете?

      – Я переводчик.

      – Переводчик? – брови Шефа приподнялись. – Какие же языки, позвольте полюбопытствовать?

      – Джебрайский. Кроме того, знаю северное наречие. Английский – хуже.

      Шеф поднялся из кресла и медленно обошел Хомутова.

      – А в Союзе где работали?

      – Преподавал в вузе.

      – Семья?

      – У него нет семьи! – поспешно сказал Гареев из-за спины Хомутова.

      – Жены нет, понимаю, – протянул Шеф. – А родители?

      – Нету. Умерли они оба.

      Шеф вопросительно посмотрел на Гареева, тот побагровел, попытался что-то сказать, но раскашлялся. Шеф сложил губы в трубку, отвернулся и с минуту изучал гравюру на стене. Автобус уехал. В пустом дворе остались только охранники – не те, что прежде, другие. Шеф шагнул к окну, открыл, позвал:

      – Быстрецов! Иди сюда! Да не к окну – в дом.

      Когда охранник с фотоаппаратом вошел, он указал на Хомутова:

      – Сними-ка этого молодца с разных точек. Аппарат у тебя любопытный, посмотрим, что за качество.

      Фотографии были готовы в три минуты. Разложив их на столе, под лампой, Шеф долго молча их рассматривал, потом сказал, не поднимая головы:

      – Вы, Павел Иванович, подождите на улице. Гареев, подойдите.

      Когда они остались вдвоем, он спросил, кивнув на снимки:

      – Не узнаешь?

      Полковник пригляделся. Не вполне понимая, что именно от него требуется, покачал головой. Тогда Шеф на одном из снимков черным фломастером пририсовал Хомутову усы.

      – А теперь?

      Что-то знакомое почудилось Гарееву, но он все еще колебался.

      Шеф развернул столичную газету, положил ее рядом со снимком. С портрета на газетной полосе на Гареева смотрел… Да-да, именно Хомутов смотрел на него с нечеткого клише, такой же, как на полароидовском отпечатке, где Шеф собственноручно пририсовал переводчику лихие усы.

      – Ну, похож? – спросил Шеф и себе же ответил: – Поразительно! Вылитый товарищ президент!

      И только сейчас Гареев сообразил, что вовсе не о Хомутове шла речь в газете.

24

      Джереми