Дихтерина. Наталья Юлина

станет. Пройдет, – голосом еле слышным и, точно, никак не своим.

      – Что с тобой? Расскажи.

      – Нет. Нет.

      Через минуту он впал в забытье. Сижу. Время проходит. Задумалась. Вдруг слышу какое-то слово, вроде «расческа», к чему, никак не пойму. Потом снова что-то сказал ясным словом, но смыслом – никак. Тряпку смочила, на лоб. Перестал говорить. Двадцать часов продолжалось его забытье. Без еды, лишь попьет и опять нас забудет. Мы с Дианой к нему, уходя, приходили не раз, волновались.

      Бледный, шатаясь, назавтра уже поднимался. И вечером в город уехал недели на три. Что случилось, так и не сказал, а вернулся, всё как обычно. Коля нежный, как мы, остальные, как все.

      Звездочеты

      Иду за водой, а путь мимо трактира. Там форточка чуть приоткрыта, и слышу ругань, или так они говорят?

      – Диана замужняя, что ей.

      Я замедляю шаги.

      – Ну и что? Женатая. Ей тяжелей.

      – От тяжести пухнет.

      – Не злобствуй. Возьми и спроси у нее, что за средства.

      – Щас. Злая ты, Зоя. Сама-то небось.

      – У Артура спроси, как он с Дианой.

      – Отстань. Отвяжись. Тебе б издеваться.

      Гром тарелок. Молчанье. Я ухожу. Верить, не верить. Но все, что сказали, не мне назначалось. Значит, правда. И что? Что тебе? Ну их. Пусть себе строят. Мужа жалко, а впрочем, может быть, так ему хорошо. Устойчиво, тихо, надежно.

      Нет, ни за что, ни за что с этой ведьмой Наташкой не будем играть ни во что.

      Ну ее. Как маленькая, честное слово. Я ее пригласила вчера. И что? – Забыла!? Нет, занеслась, вот что. Что с нее взять? Бабочка. Ни разума, ни сердца. Ладно. Лишь бы вреда от нее не было. Ну, она и так ничего не видит. Слон мимо нее пройдет, не заметит.

      Диана хихикала, честное имя утратив в глазах не моих. Уронила. Что она уронила? Честь? Предположим.

      Ручку откинув, в чем-то меня убеждала:

      – Артур? (Хи-хи-хм.) Самый умный? Не умный, он – мудрый.

      – Так ли?

      – Так.

      – И как?

      – Про жену я не знаю.

      (И зря.)

      – Но пить-то зачем?

      – Ната… аша! Мы разве можем сказать, зачем мы делаем то или это?

      – Не можем.

      – Ну то-то же. Ждет меня муж. Приходи к девяти. Я простила. Оденься. Тулупчик могу одолжить. Приходи, луну покажу, если небо.

      – А если дымка?

      – Если неба не будет, будем у Артика все.

      Неба не будет, ура. Собрались. Вместе мы, вот комната, стены и стол, стулья, кровать. Вместе мы, и гор как не бывало. Нет ни тумана в окне, ни реки, ни холодного озера взгляда. Нет ничего. Мы, как мы. Мы – одни. Пофыркав, Диана – насморк, наверно, – сказала, что хочет пойти отдохнуть. Шар, ошалев от длиннющих пробежек, – он снизу сегодня поднялся пешком, – водки попив, сделался жарким конем. Пусть без копыт, но ножкой шаркнет на месте, глазом косящим абстрактную даль обведет и скажет: «Други, я глуп… я – нечестен… я счастье свое потерял». И заплачет, конечно, лишь в мыслях. А мы помолчим, поглядим на него, плечами пожмем, конечно, лишь в мыслях. И скажем: «Ну что ты. И так всё в царствии нашем спокойно. Воруют умеренно, пьют незаметно, поют. Поют по ночам, естественно, днем на работе не пьют, не