Дихтерина. Наталья Юлина

то, что с тобой, – ватное что-то, чужое. Только бы вату смешную где-нибудь, хоть на полу, положить, под задиристым словом «отнюдь» покемарить.

      Апостолы бегают быстро, им не до сна.

      Четыре. Кончилась ночь и работа, луна половинкой взошла, неба нет. Спать расхотелось, есть тоже. Можно в футбол. Под луной, вблизи телескопа мячик прикольно гонять. Первый упал и не встал. Второй держится за бок. У третьего хлынула из носу кровь. Разошлись. В два часа дня снова сборы. Готовиться к ночи пора. Конечно, им тяжко, а веселье какое!

      Хорошо, но в апостола ты не влюбилась? Ну, может, и да, а что толку? Как мне его отловить? Во-первых, всегда они вместе, во-вторых, на бегу. На бегу и слова, и дела, да и мысли. К тому же я не умею коррекцию звездам-апостолам делать. Им же до нас, бедолаг, дела нет. Им – работа.

      Вечер последний, прощальный, утром, конечно, чуть свет отмечали. Выпили что-то из местной бутылки, смешное. Молча в трактире сидели, есть никому не хотелось. «Мой» с тихим весельем спросил: «Ты здесь надолго?» – «Навек», я сказала. Он клоунским жестом как будто бы шляпу поднял.

      Сундучное счастье для нас продолжалось недели две, три. Раза четыре за лето. Мы помогаем, присутствуем, смотрим, не спим. Для нас это жизни глоток настоящей. Даже Роза забыла любить, ходит – порхает. Когда еще снова гостей ожидать.

      Как им завидуем мы. Они звездной пылью у нас на глазах покрывались. У них ни сплетен, ни жалоб – звезда. Все, как волхвы, одною звездою ведомы. Все, как крестьяне, пашут и служат Земле. Вот бы нам такой коллектив, да где нам. Мы, как рантье, как буржуи живем – и гнием.

      Кумбель

      теплой землей, мягкой травой

      в камень, на жесткий снег

      сине-лиловое над головой

      как неподвижный бег

      и от земли в воздух крутой

      лезвием забытья

      выслушать мокрой метели вой

      голос ее нытья

      там выше воя и выше нытья

      неописуемый свет

      жизнь на другой стороне бытия

      где и травы нет

      Раньше я думала, что все люди это я. Так же впадают в прострацию, когда никто и ничто не интересно. Пытаешься что-то понять, не понимая, что ты хочешь понять. Напряженно работаешь ни над чем. Так и ходила по улицам выключенная, едва не попадая под машины. Мелькали мысли о самоубийстве, но в момент наибольшего запада, выйдя утром из дома, неожиданно становилась бешено счастливой, ощутив, как прекрасен ветер. Растворялась в воздухе. Или в вагоне метро долго, неотступно смотрела в пол, и вдруг становилась этим полом. Совсем не фигурально. Я действительно была пыльным, заплеванным полом с закатившейся бутылкой под сиденьем. Чем уж так особо принципиально отличаюсь я от этого богом забытого существа? Разве что большей подвижностью. Можно, конечно, сказать, что понимала про него самое важное, его, например, усталость, но лучше не говорить, потому что «понимать» не совсем то слово. (Какая усталость у пола – смешно, ты в женскую хрень залетела. Но тем не менее.)

      Кажется, тогда пришло мне в голову, что «понимаешь», в любом смысле,