Тени исчезают в полдень. Анатолий Степанович Иванов

и, закусив язык, принимался махать косой.

      Не было еще человека в Зеленом Доле, который мог бы угнаться за Фролом в работе.

      Когда начали в то лето метать скошенную рожь в скирды, Курганов брал с собой на всякий случай пару запасных вил. Разойдется, бывало, – не остановить его ничем, только с треском ломались, как сухие прутики, черемховые, железной крепости черенки вил. И снова подмигивал Стешке, когда оказывалась она рядом. Стешка теперь вспыхивала, запиналась и боязливо глядела по сторонам – нет ли рядом Захара Большакова?

      – Боишься? – спросил однажды Фрол у нее.

      – Отойди, седой дьявол! – жалобно попросила Стешка.

      – Ладно, я подожду, пока привыкнешь, – сжалился Фрол над ней.

      К середине страды Стешка привыкла настолько, что во время работы сама искала вороватыми глазами Фрола. Но ничего не говорила, держалась поближе к людям. А домой каждый вечер уходила с Захаром, который неизменно заворачивал к концу дня на ток.

      «Ага… – ухмыльнулся Фрол про себя. – А ну, так попробуем». И несколько дней подряд бродил вокруг Стешкиного дома, как волк вокруг овчарни. Стешка не выходила, но она чуяла и знала, что он бродит, и однажды, когда молотили конями пшеницу, чтоб выдать хлеб на трудодни, шепнула:

      – Дурак! Захар ведь… Он каждый вечер у меня сидит. Ни на шаг не отпускает.

      – Вон что! – протянул Фрол. – Сегодня ночью я вот под этим ометом балаганчик устрою, а? А завтра вечером…

      – Что ты, что ты! – встрепенулась Стешка и поспешно отошла.

      Ночью Фрол действительно пришел на ток, вырыл в куче вымолоченной соломы глубокую нишу, замаскировал вход. Посидел возле омета на мягкой, холодноватой земле, выкурил самокрутку, поглядывая на мерцающие за речкой деревенские огоньки, и, заплевав тщательно окурок, пошел на берег, к лодке.

      На следующий день, перед вечером, сказал Стешке:

      – Видишь, где куст полыни висит на омете? Там балагашек…

      – Фролка… н-не могу, – попятилась, сильно замотала головой Стешка.

      – Тогда как хошь. Дважды просить не буду, – равнодушно пожал он плечами.

      До самой темноты Стешка была рассеянной и неловкой какой-то, вздрагивала при каждом щелчке бича. А под конец, закидывая на круг пласт колосьев, выброшенный копытами, повредила передние ноги коня. Разгоряченная лошадь с ходу припала на грудь, ее тотчас стоптали задние, путаясь в постромках, раскатились по сторонам. Взметнулись человеческие крики, лошадиное ржание и дикий храп, поднялась тучей пыль.

      – Раззява косорукая! – замахнулся на Стешку кнутом Филимон Колесников. – Угробила коня, однако, с-стерва…

      Филимон, может быть, и опоясал бы Стешку, но кнут схватил подъехавший председатель колхоза.

      – Погоди, Филимон, – попросил он. – В чем дело?

      Стали освобождать лошадей от постромок, разводить в стороны. Сбившись кучей вокруг пораненного коня, осматривали его ногу.

      Стешка, прислонившись спиной к скирде, дико поводя глазами не то от испуга,