Колымские рассказы. Стихотворения (сборник). Варлам Шаламов

воздуха с шахты. Серафиму велели идти в избу.

      Машина уехала.

      Небритый, коротко стриженный Серафим не внушал доверия начальнику.

      – Откуда бежал?

      – Ниоткуда…

      Внезапная затрещина свалила Серафима с ног.

      – Отвечать, как полагается!

      – Да я буду жаловаться! – завопил Серафим.

      – Ах, ты будешь жаловаться? Эй, Семен!

      Семен прицелился и гимнастическим жестом привычно и ловко ударил ногой в солнечное сплетение Серафиму.

      Серафим охнул и потерял сознание.

      Смутно он помнил, как его куда-то волокли прямо по дороге, он потерял шапку. Зазвенел замок, скрипнула дверь, и солдаты вбросили Серафима в какой-то вонючий, но теплый сарай.

      Через несколько часов Серафим отдышался и понял, что он находится в изоляторе, куда собирали всех беглецов и штрафников – заключенных поселка.

      – Табак есть? – спросил кто-то из темноты.

      – Нет. Я некурящий, – виновато сказал Серафим.

      – Ну и дурак. Есть у него что-нибудь?

      – Нет, ничего. После этих бакланов разве что останется?

      Серафим с величайшим усилием сообразил, что речь идет о нем, а «бакланами», очевидно, называют конвоиров за их жадность и всеядность.

      – У меня были деньги, – сказал Серафим.

      – Вот именно «были».

      Серафим обрадовался и замолчал. Он взял с собой в поездку две тысячи рублей, и, слава богу, эти деньги изъяты и хранятся у конвоя. Все скоро выяснится, и Серафима освободят и вернут ему деньги. Серафим повеселел.

      «Надо будет дать сотню конвоирам, – подумал он, – за хранение». Впрочем, за что давать? За то, что они его избили?

      В тесной избушке без всяких окон, где единственный доступ воздуха был через входную дверь и обросшие льдом щели в стенах, лежали прямо на земле человек двадцать.

      Серафиму захотелось есть, и он спросил соседа, когда будет ужин.

      – Да ты что, на самом деле вольный, что ли? Завтра поешь. Мы ведь на казенном положении: кружка воды и пайка – трехсотка на сутки. И семь килограммов дров.

      Серафима никуда не вызывали, и он прожил здесь целых пять дней. Первый день он кричал, стучал в дверь, но после того, как дежурный конвойный, изловчившись, хватил его прикладом в лоб, перестал жаловаться. Вместо потерянной шапки Серафиму дали какой-то комок материи, который он с трудом напялил на голову.

      На шестой день его вызвали в контору, где за столом сидел тот же начальник, который его принимал, а у стены стоял заведующий лабораторией, крайне недовольный и прогулом Серафима, и потерей времени на поездку для удостоверения личности лаборанта.

      Пресняков слегка ахнул, увидя Серафима: под правым глазом был синий кровоподтек, на голове – рваная грязная матерчатая шапка без завязок. Серафим был в тесной изорванной телогрейке без пуговиц, заросший бородой, грязный – шубу пришлось оставить в карцере, – с красными, воспаленными глазами. Он произвел сильное впечатление.

      – Ну, – сказал Пресняков, – этот